Обращаясь к своему соратнику, кузнецу Каландру, он говорит: «Дай мне руку! Она стоит двух моих! Эта рука будет ковать свет... Нет, мне уж не бывать на сходках. Вы, у которых в сердце молодость, а в руках —сила, вы смотрите! На ваши плечи обопрется жизнь...»
Многозначителен и характерен для Цанкара вариант финала драмы, написанный на экземпляре, подаренном другу писателя Л. Крайгеру. Ерман, отрекшийся от попытки пробудить народ, испытавший смертельное отчаяние, снова собирается с силами, готовый идти в новую жизнь.
«Нет сомнения,— пишет Б. Зихерл,— что Цанкар во всех героях своих драм, в Щуках, Крнецах, Ерманах, воплотил и свои собственные, личные колебания, минуты отчаяния и отречения и, наоборот, моменты пробуждения веры в освободительную миссию трудящегося народа» Ч
По-новому рисуются в «Холопах» взаимоотношения между революционно настроенным интеллигентом и передовыми рабочими. Если в «Мартине Качуре» это лишь символический союз, осознаваемый Качуром в самом конце его жизненного пути, то в «Холопах» это союз реальный, основанный на ясном понимании освободительной миссии пролетариата.
Драма вызвала настоящий переполох в лагере реакции. Яростно обрушилась на пьесу клерикальная критика. «Христианское» учительство протестовало против «осквернения возвышенного призвания» воспитателей юношества. Постановка драмы была запрещена правительственной цензурой, нашедшей в ней шестьдесят два недопустимых места.
Критику социальной несправедливости Цанкар продолжает в новеллах этих лет, в частности, в «Повести о Симоне Сиротнике» (1909).
В это время Цанкар до конца осознает положение писателя-революционера в капиталистическом обществе. Если ранее враждебность этого общества рождала в нем горькое чувство непонятости, то теперь Цанкар видит в ней залог того, что он правильно выполняет свой писательский и гражданский долг. Выкристаллизовав свое представление о демократической национальной культуре, вступив в живое общение с пролетариатом своей родины, Цанкар еще бесстрашнее бросал вызов реакции.
В написанной в 1910 году книге «Белая хризантема» в полулирической, полупублицистической форме Цанкар говорил о своем понимании роли искусства в жизни общества, о своей твердой вере в скорый приход новой жизни, которая возродит униженное или растленное искусство современного общества.
«Глубже вглядись, друг! Ты видишь, откуда эти новые силы? Жизнь пробуждается в низинах, которые спали... что из того, если весна приближается в бурях и разливах? Из черных наносов взойдет буйная поросль!»
Цанкар выдвигает перед писателями требование идти в ногу со временем, развиваться вместе с ним, подхватывать самые прогрессивные его тенденции. Подлинный художник, по убеждению Цанкара, должен ставить перед собой те же цели, которые стоят и перед народом, то есть цели социальной революции.
В статьях 1909—1912 годов Цанкар создал концепцию словенского литературного процесса, выделив в нем линию демократической литературы. До сих пор его статьи продолжают давать очень много для понимания истории словенской литературы.
Таким образом, Цанкар продолжал идти в авангарде революционной литературы. Но в то же время в его творчестве усиливается воспевание романтической мечты — «вечно неутолимого стремления» к возвышенной и чистой красоте, причем действительность, в противоположность этой мечте, предстает в виде грязного, животного прозябания: «Новая жизнь» (1908), «Воля и сила» (1910), «Красавица Вида» (1911), «Милан и Милена» (1913). Туманная символика, налет загадочности затрудняют восприятие этих произведений.
В определенной мере в это время Цанкару свойственны и настроения богоискательства. Писатель всегда был врагом официальной религии, понимая, однако, что народные массы вкладывают в свою веру мечту о лучшей жизни. Отсюда и религиозные образы-символы в его творчестве. Часто встречающийся образ Христа, бедняка и вождя бедняков, крестный путь, Голгофа, воскресение наполняются у Цанкара социальным и революционным смыслом. Но в предвоенные годы писатель начинает порой искать опоры в каком-то своеобразном, очень интимном и далеком от официального культа общении с Христом. Это нашло свое выражение в некоторых рассказах его последнего цикла «Виденья» (1915—1917), в котором запечатлен протест писателя против первой империалистической войны.
Однако никогда Цанкару не изменяла вера в то, что спасение народа — в революции, в «борьбе за полное социальное и политическое освобождение». Статью «Как я стал социалистом» (1913) он заключает словами: «Политические убеждения и мировоззрение, которые человек выработал сам, драгоценнее всего на свете, и никакая сила не может их поколебать. Его вера крепла с годами, видение цели становилось все более ясным и трезвым, что давало ему высшую радость, бодрость, силу. Это были ощущения человека, слившегося с миллионами, вложившего все свои силы в борьбу за будущее. «Труд мой — это предчувствие зари, оно в каждом моем слове и во всей моей жизни. Я уже слышу долото, вытесывающее гранитный фундамент нового здания». Но при этом писатель ясно отдавал себе отчет, что многие — ив том числе он сам — умрут, не войдя в это желанное завтра. Его личная жизнь
и жизнь множества людей вокруг него была тяжела и мрачна. И человек, лично обреченный на жизнь в «сегодня», поддавался порой слабости и отчаянию, искал утешения в боге и призрачной мечте, которую рождала глубокая неудовлетворенность действительностью.
«Образам, в которых Цанкар выразил стремления, колебания и подавленность тогдашнего передового словенского интеллигента и свои собственные, писатель противопоставил художественные воплощения своей веры в победу рабочего класса и социализма — в кузнецах Каландрах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52