И чем ближе наступало время распроститься с Грязным Долом, тем холоднее становились окружавшие его лица. Никто ему не подал на прощание руки, и он никому не протянул своей.
Ярко освещало солнце высокие побеленные дома, когда повозка въехала в Лазы. Перед зданием суда стояли два молодых чиновника; они с удивлением посмотрели на
высоко нагруженную повозку, засмеялись и прошли в дом; после этого открылось окно и на улицу выглянул бородатый человек.
Качур выпрямился, пригладил волосы и бороду, поправил галстук. Жена оправила шаль и спустила кудри еще ниже на лоб.
— Остановитесь перед домом Шимона! — сказал Качур возчику.— Вблизи школы, кажется.
— Знаю,— пробормотал возчик и стегнул лошадь.
— Какая широкая улица и какая чистая! — сказал Качур.—- Там в школе и даже в церкви было больше пыли и грязи.
— Скоро увидим, такая ли она уж чистая,— хмуро прервала его жена.-— Ну, дети, пора открывать глаза!
— Эй, Тоне,— ласково потрепал сына за плечо Качур. Тоне и Францка разом открыли глаза.
Тоне удивленно смотрел на белые светлые дома у дороги, на сады, в которых блестели большие серебряные шары, на зеленые и золотистые поля, видневшиеся между домами и садами; и дома, и сады, и поля — все сияло в его удивленных глазах...
В двух уютных солнечных комнатах в беспорядке стояла запыленная мебель.
. — Прежде всего надо стряхнуть эту пыль,— сказал Качур,— она еще с Грязного Дола.
До вечера приводили квартиру в порядок, пока обоих не свалила с ног усталость. За домом был маленький садик с высокой раскидистой яблоней посередине и скамьей под нею; несколько румяных яблок виднелось среди пожелтевших листьев. Дети бегали по садику, и он им казался большим и прекрасным.
В сумерки в сад спустились и Качур с женой и присели на скамью под яблоней.
Он взял ее руку,— тихо и мирно стало у него на душе; вспомнились ему былые времена, и почудилось, что они снова стучатся в двери и он приветствует их, немного недоверчиво, со слезами на глазах.
— Тончка,— нагнулся он к ней,— теперь начнется новая жизнь, все будет по-другому... Будем любить друг друга, как когда-то!..
Он обнял ее и прижал к себе.
— Пусти, дурень! — засмеялась она, но осталась в его объятиях. Они сидели под яблоней, в глубоком сумраке; щеки их горели, как в тот первый вечер в темном трактире.
В длинном, старомодном поношенном сюртуке и такой же старомодной, широкополой шляпе, с пышным черным бантом под горлом Качур отправился в школу знакомиться с коллегами. Школа была такая белая и светлая, стекла больших окон так искрились на утреннем солнце, что у Качура зарябило в глазах. Молодые люди стояли на белом песке перед входом и оживленно беседовали.
Качур высоко приподнял шляпу и низко поклонился.
— Только что прибыли? Вчера видал вашу процессию! — приветствовал его молодой человек с задорным лицом и закрученными вверх усами.
— Добро пожаловать! — протянул ему руку учитель постарше и серьезнее.— Учитель Ерин.— Он посмотрел внимательно Качуру в лицо и чуть заметно улыбнулся.— Видит бог, у вас не было больших протекций. Медленно делали карьеру!
— Постарел я, верно,— смущенно улыбнулся Качур,— карьеры не сделал, но сам виноват.
— Очень уж вы смиренны,— ответил Ерин, несколько недовольный его ответом, и отвернулся.
Молодой учитель с задорным лицом громко засмеялся:
— Скажите, пожалуйста, сам виноват!
Третий молча смотрел на Качура красными сонными глазами; его выбритое лицо покрыто старческими морщинами. Качуру показалось, что он его когда-то видел.
— Вы не практикант из акцизного ведомства... из Заполья?
— Да...— ответил тот сонно,— все еще практикант.
— За Матильдой ходит, как щенок на веревочке,— засмеялся молодой учитель.— Половину Словении и несколько немецких областей прошел за нею.
— Разве Матильда здесь? — удивился Качур и почти испугался.
На лестнице послышались быстрые шаги, женский голос, и из дверей вышла Матильда. Какое-то мгновенье она не отрываясь глядела в лицо Качура, потом стиснула руки и воскликнула:
— Иисус Христос, да ведь это же наш проповедник!
— Тс! Тс! — замахал Качур руками, сконфуженно улыбаясь.— Что там вспоминать! Что было, то было... Теперь я постарел... женат... дети...
Она смотрела на него, на вытянувшееся, худое, уже морщинистое лицо, поредевшую бороду, на мутные усталые глаза, на всю его сгорбленную, немощную фигуру.,.
—- Невозможно!
Качур пожал плечами:
— Нельзя же до седых волос оставаться недоумком... С меня хватит. И так поумнел слишком поздно...
— А я когда-то была влюблена в вас!.. Теперь я могу вам это сказать — вы так постарели!
Качуру стал неприятен этот разговор, и он обратился к Ерину:
— Я хотел бы представиться господину старшему учителю... Где его можно найти?
— Наверху,— ответил Ерин холодно,— он сейчас спустится, зачем вам к нему подыматься?
— А все же, может, полагается, ведь господин старший учитель...
— Как хотите!
Из дверей тяжелым шагом вышел высокий сутулый старик, гладко выбритый, с красным лицом и седыми волосами; набитые карманы его сюртука оттопыривались, в правой руке он держал толстую суковатую палку, а в левой большой вишневый платок. Он добродушно улыбался, помахивал платком, кивал головой и раскланивался на все стороны. Качур низко поклонился ему и хотел заговорить, но старший учитель кивнул головой, помахал платком и прошел мимо.
— Придете вечером к Гашперину в трактир? — спросила Матильда у Качура.— Немножко попоем, встречу отпразднуем.
— Приду,— задумчиво обещал Качур. Все, что он видел, все слова, которые слыхал,— все находилось в странном согласии с сияющим солнцем, открытым широким полем, белыми домами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52