ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
— сказал Стоян Кралев.— Мы знаем, что ты артист и всякое такое. Скажи мне лучше на простом и ясном человеческом языке, без всяких твоих выкрутас, какие у тебя намерения по отношению к этой женщине? Оставишь ты ее в покое, перестанешь отрывать от семьи или увезешь с собой?
— Хорошо, скажу на простом и ясном языке. Об этих вещах ни на простом, ни на сложном языке говорить нельзя. Я по крайней мере не могу. А если б и мог, с какой стати я буду исповедоваться тебе?
— Не мне, а партии!— сказал Стоян Кралев.
— У тебя, значит, нет собственного мнения.
— Есть, но оно полностью совпадает с мнением партии. Я говорю с тобой как коммунист с коммунистом. И вопросы ставлю с партийной точки зрения, а не с личной.
— Тм хочешь сказать, что ты отождествляешь себя с партией.— Стоян не понял его и бросил на него гневно-вопросительный взгляд.— Ты вызвал меня, чтобы судить от имени БКП, это означает, что ты отождествляешь себя с партией. Как попы — они осуждают или одобряют не от своего имени, а от имени господа. В таком случае мне надо остерегаться. Если я отвечу тебе не так, как ты хочешь, значит, я отвечаю не так, как хочет партия. Если я тебя обижу, я обижу партию. Но я тебе уже сказал, что любовь свята и неприкосновенна. Как можешь ты требовать от меня, обязывать меня исповедоваться перед тобой в своих самых сокровенных чувствах и намерениях? Это святотатство не только по отношению к моим чувствам, но и к моей личности.
— Послушай меня, Иван, послушай, браток! Мы с тобой не в театре и не играем роли. Ты прекрасно знаешь, что партия стоит надо всем, над всеми личными чувствами и прочим. Любовь имеет партийно-классовый характер, а раз это так, партия имеет право вмешиваться в интимную жизнь коммуниста, если эта жизнь аморальна и пятнит коммунистическую нравственность. Я снова спрашиваю тебя, перестанешь ты таскаться к этой женщине или нет? Если вы будете встречаться и дальше, вам обоим нет места в партии, так и знай. Слухи о ваших любовных похождениях дошли до око-лийского комитета партии, и оттуда мне уже несколько раз поступали строжайшие указания разобраться в этой истории. Партия не станет терпеть, чтобы двое коммунистов развратничали на глазах у всего села. Разве могут двое коммунистов позволять себе внебрачную связь? Это преступление против нашей святой коммунистической морали. Как ты знаешь, предстоит новая кампания по вовлечению крестьян в ТКЗХ, и мы, коммунисты, должны быть на передовых рубежах как на политическом, так и на моральном фронте. Иначе люди за нами не пойдут. Как только мы заводим речь о ТКЗХ, все, особенно оппозиционеры, выставляют разные причины, по которым они не хотят вступать в хозяйство, и одна из них — ваши шашни с Моной. Иван Шибилев, говорят, в прежние времена все о коммунизме и колхозах нам толковал, а теперь мы видим, что у него за коммунизм. Блядует с чужими женами и на всех плюет. Верно? Верно. Слухи доходят, что ты и с другими бабами гуляешь в своих театрах или где там тебя носит. Коли есть у тебя там бабы, зачем тебе эта? А если ты уж так без нее не можешь, сделай ее законной женой. Ты ж говоришь, любовь у тебя святая! Святая-то святая, да только на словах, а на деле кобелиная. Так больше не пойдет. Или оставишь Мону в покое, или увози ее с собой в Шумен. Вместе с ребенком, конечно, с девочкой она не расстанется. Ты ее удочеришь.
Стоян Кралев принялся объяснять закон о разводах, повторив несколько раз, что Мона, если разведется, возьмет ребенка с собой. Тем самым он хотел выманить у Ивана признание, что ребенок и без того принадлежит ему. Если б он признался в этом хотя бы намеком, Стоян Кралев еще крепче прижал бы его к стене и окончательно обезоружил.. Иван слушал его со своей очаровательной улыбкой и вдруг прервал, словно бы ненамеренно:
— Это кто ж тебя такого сотворил?
— Что?— Стоян Кралев сделал вид, что его не понял, но густая краска, выступившая у него на лице, показывала, что он понял очень даже хорошо и что он глубоко оскорблен.
— Кто, говорю, тебя такого выдумал? Ишь какой диктатор из села Равна!
— Эй ты, полегче!— воскликнул Стоян Кралев.— Думай что говоришь!
— Думаю, думаю, потому-то и не могу надивиться, как это полуграмотный крестьянин, который вчера еще только и умел, что портняжить, теперь возомнил себя господином моих мыслей и моих чувств, моей души и сердца. И самое трагическое состоит в том, что ты сам поверил, будто имеешь право безнаказанно шуровать грязными руками в людских душах. Любовь, говоришь, имеет классово-партийный характер. Кто научил тебя этой страшной глупости? Если это был я, расстреляй меня на месте и знай, что сделал доброе дело. Раз я такой циник, поделом мне. Ах, Стоянчо, Стоянчо, кто мог предположить, что из тебя получится этакий посконный повелитель? Наши святые идеалы, за которые мы готовы были головы сложить, оказались в руках бедного портняжки! Да еще какой фасон выдумал! Китель сталинский, фуражка сталинская, усы сталинские, и левая рука за борт заложена тоже по-сталински. Ну прямо Джугашвили. Нет, Кралешвили! И не только ты, товарищ Кралешвили, но и товарищи из околийского комитета не имеют никакого права вмешиваться в личную жизнь других людей!..
Говоря все это, Иван Шибилев улыбался кротко и снисходительно, словно рассказывал веселую историю о незнакомом человеке. Стоян Кралев был так поражен, что от ярости у него перехватило дыхание. Никто еще не осмеливался так унижать и оскорблять его, да еще с такой спокойной и наглой надменностью. Самым же неприятным было то, что Иван Шибилев говорил, словно глядя ему в душу, знакомую, как собственная ладонь, а нет ничего страшнее, чем подвергаться суду человека, который знает самые потайные уголки твоей души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
— Хорошо, скажу на простом и ясном языке. Об этих вещах ни на простом, ни на сложном языке говорить нельзя. Я по крайней мере не могу. А если б и мог, с какой стати я буду исповедоваться тебе?
— Не мне, а партии!— сказал Стоян Кралев.
— У тебя, значит, нет собственного мнения.
— Есть, но оно полностью совпадает с мнением партии. Я говорю с тобой как коммунист с коммунистом. И вопросы ставлю с партийной точки зрения, а не с личной.
— Тм хочешь сказать, что ты отождествляешь себя с партией.— Стоян не понял его и бросил на него гневно-вопросительный взгляд.— Ты вызвал меня, чтобы судить от имени БКП, это означает, что ты отождествляешь себя с партией. Как попы — они осуждают или одобряют не от своего имени, а от имени господа. В таком случае мне надо остерегаться. Если я отвечу тебе не так, как ты хочешь, значит, я отвечаю не так, как хочет партия. Если я тебя обижу, я обижу партию. Но я тебе уже сказал, что любовь свята и неприкосновенна. Как можешь ты требовать от меня, обязывать меня исповедоваться перед тобой в своих самых сокровенных чувствах и намерениях? Это святотатство не только по отношению к моим чувствам, но и к моей личности.
— Послушай меня, Иван, послушай, браток! Мы с тобой не в театре и не играем роли. Ты прекрасно знаешь, что партия стоит надо всем, над всеми личными чувствами и прочим. Любовь имеет партийно-классовый характер, а раз это так, партия имеет право вмешиваться в интимную жизнь коммуниста, если эта жизнь аморальна и пятнит коммунистическую нравственность. Я снова спрашиваю тебя, перестанешь ты таскаться к этой женщине или нет? Если вы будете встречаться и дальше, вам обоим нет места в партии, так и знай. Слухи о ваших любовных похождениях дошли до око-лийского комитета партии, и оттуда мне уже несколько раз поступали строжайшие указания разобраться в этой истории. Партия не станет терпеть, чтобы двое коммунистов развратничали на глазах у всего села. Разве могут двое коммунистов позволять себе внебрачную связь? Это преступление против нашей святой коммунистической морали. Как ты знаешь, предстоит новая кампания по вовлечению крестьян в ТКЗХ, и мы, коммунисты, должны быть на передовых рубежах как на политическом, так и на моральном фронте. Иначе люди за нами не пойдут. Как только мы заводим речь о ТКЗХ, все, особенно оппозиционеры, выставляют разные причины, по которым они не хотят вступать в хозяйство, и одна из них — ваши шашни с Моной. Иван Шибилев, говорят, в прежние времена все о коммунизме и колхозах нам толковал, а теперь мы видим, что у него за коммунизм. Блядует с чужими женами и на всех плюет. Верно? Верно. Слухи доходят, что ты и с другими бабами гуляешь в своих театрах или где там тебя носит. Коли есть у тебя там бабы, зачем тебе эта? А если ты уж так без нее не можешь, сделай ее законной женой. Ты ж говоришь, любовь у тебя святая! Святая-то святая, да только на словах, а на деле кобелиная. Так больше не пойдет. Или оставишь Мону в покое, или увози ее с собой в Шумен. Вместе с ребенком, конечно, с девочкой она не расстанется. Ты ее удочеришь.
Стоян Кралев принялся объяснять закон о разводах, повторив несколько раз, что Мона, если разведется, возьмет ребенка с собой. Тем самым он хотел выманить у Ивана признание, что ребенок и без того принадлежит ему. Если б он признался в этом хотя бы намеком, Стоян Кралев еще крепче прижал бы его к стене и окончательно обезоружил.. Иван слушал его со своей очаровательной улыбкой и вдруг прервал, словно бы ненамеренно:
— Это кто ж тебя такого сотворил?
— Что?— Стоян Кралев сделал вид, что его не понял, но густая краска, выступившая у него на лице, показывала, что он понял очень даже хорошо и что он глубоко оскорблен.
— Кто, говорю, тебя такого выдумал? Ишь какой диктатор из села Равна!
— Эй ты, полегче!— воскликнул Стоян Кралев.— Думай что говоришь!
— Думаю, думаю, потому-то и не могу надивиться, как это полуграмотный крестьянин, который вчера еще только и умел, что портняжить, теперь возомнил себя господином моих мыслей и моих чувств, моей души и сердца. И самое трагическое состоит в том, что ты сам поверил, будто имеешь право безнаказанно шуровать грязными руками в людских душах. Любовь, говоришь, имеет классово-партийный характер. Кто научил тебя этой страшной глупости? Если это был я, расстреляй меня на месте и знай, что сделал доброе дело. Раз я такой циник, поделом мне. Ах, Стоянчо, Стоянчо, кто мог предположить, что из тебя получится этакий посконный повелитель? Наши святые идеалы, за которые мы готовы были головы сложить, оказались в руках бедного портняжки! Да еще какой фасон выдумал! Китель сталинский, фуражка сталинская, усы сталинские, и левая рука за борт заложена тоже по-сталински. Ну прямо Джугашвили. Нет, Кралешвили! И не только ты, товарищ Кралешвили, но и товарищи из околийского комитета не имеют никакого права вмешиваться в личную жизнь других людей!..
Говоря все это, Иван Шибилев улыбался кротко и снисходительно, словно рассказывал веселую историю о незнакомом человеке. Стоян Кралев был так поражен, что от ярости у него перехватило дыхание. Никто еще не осмеливался так унижать и оскорблять его, да еще с такой спокойной и наглой надменностью. Самым же неприятным было то, что Иван Шибилев говорил, словно глядя ему в душу, знакомую, как собственная ладонь, а нет ничего страшнее, чем подвергаться суду человека, который знает самые потайные уголки твоей души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179