Но пока традиция чувствовала себя неуязвимой за толстыми стенами своего невежества и, не дрогнув от дерзкого вызова шаячного костюма, удовлетворилась тем, что удостоила его лишь презрительными улыбками и оговорами. Молодежь, проходя мимо костюма, хотя и не выражала восхищения, но и не смеялась над ним, а в любопытстве, с которым она его оглядывала, наблюдательный глаз мог различить зарождающееся ренегатство по отношению к старой моде. Только молодые гагаузы проявляли грубую невоздержанность, вытаращенными глазами в упор рассматривали костюм из шаяка, как если бы перед ними было чучело, пытались оторвать от него пуговицы, гоготали и что-то говорили по-турецки. Человек двадцать этих парней были пришельцами из соседнего села, бастиона замшелых предрассудков и невежества, которое наши презрительно называли Гагаузландия. Они имели обыкновение по праздникам гастролировать в соседних селах в качестве ансамбля народных танцев, а заодно норовили похитить и какую-нибудь девушку. Приезжали они на повозках или верхом, останавливались у знакомых или на поляне за околицей и отправлялись на площадь, где кружилось хоро. С собой они приводили двух музыкантов с огромными и громкоголосыми, точно иерихонские трубы, кавалами *. Все они, как на подбор, были красивые крепкие парни в островерхих каракулевых шапках, в лиловых антериях и черных шароварах, обшитых шнуром, за правое ухо у каждого был заткнут цветок или изогнутое запятой перышко из индюшачьего хвоста. В отличие от наших, обуты они были в сапоги с голенищами до колен, а из-за голенищ высовывались треугольники кружев, сплетенных из разноцветных ниток; за кушаками у всех торчали ручки пистолетов, а за голенищем — белый костяной черенок ножа. С жителями других сел они говорили на ломаном болгарском языке, и наши смеялись над ними, повторяя их слова: хароший лошадь, балшая село и прочее. Особую популярность приобрело выражение «верху режь, внизу трещи», употребленное одним гагаузом, который хотел похвалить свои арбузы, такие крепкие и сочные, что достаточно было коснуться их ножом, как они сами раскалывались до самого низа.
Гагаузы славились своим молодечеством, прекрасными лошадьми и особенно умением плясать «топоту-ху». Их несравненное искусство исполнения этого танца преодолевало барьер векового межсельского антагонизма и вызывало восхищение окрестных сел. Посреди площади в каждом из окрестных сел, в том числе и в нашем, было по круглой площадке, прозванной «гагаузским током». В этом кругу гагаузы два или три раза в год отплясывали свою знаменитую топотуху, да так отплясывали, что там никогда не вырастала трава. Музыканты их, плечом к плечу, двигались по окружности, а плясуны, крепко ухватившись за кушаки соседей, начинали танец медленно и легко, потом как бараны наклоняли головы, вплотную прижимались друг к другу и, приседая и выбрасывая ноги вперед, сужали круг, пока не утыкались своими шапками в музыкантов, а тогда начинали бить сапогами о землю с такой яростью, что площадь дрожала, а народ смотрел на них, затаив дыхание, покоренный их первобытной силой
К а в а л — вид пастушьей свирели.
и страстью. Исполнив свой коронный номер, гости уезжали с криками и пальбой, и не успевала улечься пыль за их повозками, как выяснялось, что они под шумок увезли какую-нибудь девушку. Именно эти молодцы наиболее непримиримо отнеслись к городской одежде брата и пригрозили, что, если он не снимет ее до следующего их приезда, они разденут его посреди площади, а его тряпки повесят на кол на какой-нибудь бахче. Так мой брат Стоян высек первую искру, от которой вспыхнула война между старой и новой модой.
Старая мода засела за стенами векового бастиона традиции и оттуда направила на противника свои орудия, извергавшие огонь проклятий, угроз и ветхозаветных догм. Сторонники новой моды шли вперед с голыми руками* и единственным их оружием была их фанатичная вера в победу. При каждом штурме они кричали не обычное «ура», а «нет конформизму», готовые закрыть своими телами дула вражеских орудий. Никто из них не знал, что значит «нет конформизму», но этот лозунг, случайно брошенный Иваном Шибилевым, воодушевлял их именно своей новизной и непонятностью. Старая мода вела позиционные, оборонительные бои, а такие бои выиграть невозможно, особенно если они ведутся во имя отживших идеалов. Через несколько месяцев осады она выкинула белый флаг и капитулировала на вечные времена.
В этой войне стороны понесли не только моральные и материальные, но и людские потери. Трое отцов умерли от инфаркта, несколько парней в результате внутрисемейных междоусобиц остались инвалидами, одна девушка в знак протеста против родителей, не разрешавших ей отрезать косы, ушла из дома, нанялась в городе в прислуги и там сбилась с пути. Как и следовало ожидать, победители начали беспощадную расправу с побежденными, и из разрушенного бастиона традиции были вышвырнуты все ее внешние атрибуты. Их заменили невиданные до той поры туфли на высоких каблуках, чулки сеточкой, панбархат, газовые косынки, жоржет и крепдешин — для молодых женщин и обувь из шевро и юфти, кепки, котелки, английские ткани «рыбья кость», ворсистые и в рубчик, двубортные пиджаки и брюки с широкими, как рукава рясы, штанинами — для молодых мужчин. Женщины поотрезали косы, чтобы сделать себе модные прически «буби», и выкинули на помойку несметное количество волос. Ткацкие станы, чесалки, веретена отправлялись друг за другом на чердаки, не выдерживая конкуренции фабричных изделий. И если бы кто-нибудь всего через полгода попытался вернуть старую моду, такого чудака все бы лишь высмеяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179