Следователю, который вел дело, с большим трудом удалось расположить родных и близких Доноя и вызвать их на откровенность. Позднее они рассказали, как однажды старик бредил, громко выкрикивая слова и кому-то угрожая: «Нет, нет, только не я. Я не могу его убить. Не для убийства мы родились от своих матерей. Каюсь, ох, каюсь за свои прегрешения, господи! — В бреду он раздирал себе грудь руками, метался на подушках и все кричал: — Проклятые, любите ловить змей чужими руками! Принуждаете земляков убивать друг друга. Если это тебе так нравится, хамба, иди и сам убивай. А-а-а-а... я посмотрю... Проклятый убийца.,. Обманщик...» Когда он приходил в себя, горько плакал, сетуя на то, что видел страшный сон, и ругал хамба-ламу. «Добродетельный хамба, очисти мои грехи», - твердил он ослабевшим голосом, обливаясь слезами. Доной ни на что не жаловался, его родные не знали, чем ему помочь/Один лама, безуспешно лечивший его травами и притираниями, уверял, что в Доноя вселился шулмас, который «испортил» старика. Он пытался убедить аратов в том, что именно шулмас языком старого Доноя слал проклятия бурхану и наставникам-ламам. «Послушники бур-хана, отойдите подальше от этого порченого, иначе с вами Случится несчастье. Кто из вас будет слушать его бред, на того падут все грехи порченого. Тот, кто осмелится приблизиться к порче-
ному, в которого вселился шулмас, тот навлечет на себя'-Десять черных грехов и попадет в горящий ад», — твердил бритоголовый лама.
Но нашлись среди однохотонцев и смелые люди. Кто-то из молодых мужчин, накинувшись на ламу с кулаками, кричал:
— Это ваша религия отравила разум людей! Из-за вас умирает Доной! Перед смертью ему, видно, открылась правда, вот оя и проклинал вас. Погодите, желтохалатники ', скоро объявим вам войну, тогда узнаете!
Слова эти дошли и до ушей настоятеля Содова. Сначала он пе принял их близко к сердцу, но со временем они глубоко запали в душу, часто стало щемить сердце, особенно по ночам, когда он оставался наедине с собой. Вдруг появлялось предчувствие беды, и это наваждение он никогда не мог прогнать до конца, как ни старался. Вернуть спокойствие и былую уверенность в себе не помогали и молитвы. «Все из-за Доноя. Надо немедленно убрать эту. балалайку, — лопался от злости Содов, — он может все разболтать!»
Однажды Балдан сочувственно заметил ему, что хамба нехорошо выглядит и что он, вероятно, не совсем здоров.
— Неможется мне, вы, надеюсь, представляете отчего? Все из-за старой погремушки Доноя. Несет всякий вздор. Слыхали небось, что говорят про нас эти красные оборванцы? Выживший из ума старый идиот и умереть-то по-человечески не может. Его никак нельзя оставлять... Балдан, вы слышите? — Хамба повысил голос. — Нужно задушить этого старика!
— Успокойтесь, любезный хамба-лама! Следует ли так казнить себя из-за какого-то нелепого бреда сивой кобылы? Не будем спешить. Доной и так не сегодня-завтра уйдет в страну спокойствия. Стоит ли пачкать руки? Я вот что предлагаю: давайте к Доною подошлем своего человека, может, араты врут, что он про вас дурное говорил. А если это так, можно будет заставить его пораньше навеки затаить дыхание.
- Кого же послать, дорогой Балдан?
— Гомпила. Больше некого. Про всех остальных кругом знают, что они из монастыря, а с вашим братом ламами некоторые араты теперь стараются держать ухо востро. Гомнил не болтун, не пустомеля. Вообще, я сейчас Гомпилу, как никому другому, доверяю. И не было случая, чтобы я в нем усомнился или ошибся.
— Делайте, как знаете, — безучастным голосом ответил Содов. — Рохля ваш Гомнил.
— Не беспокойтесь, достойный отец. Это он только с виду рохля, а внутри имеет крепкий стержень. За это я и ценю его.
— Ну, раз благословенный посланник Японии желает послать непременно Гомпила, то и пошлем его.
На этом и порешили.
Когда Гомпил пришел к Допою, то не сразу узнал его так сильно изменился за эти дни- старик. Щеки запали, нос заострился, вокруг глаз синие круги. В чем только душа теплилась? Гомпил присел на низкий табурет возле постели больного.
— Чей ты будешь, сынок? — еле слышно пролепетал Доной.— Где-то я тебя видел, не припомню.
— Конечно, видели, дедушка. Я из монастыря. Меня послал Балдан, он спрашивает, как ваше здоровье.
— Спасибо, сынок. А я думал, все меня покинули, — на глаза старика навернулись слезы. — Хороший человек этот Балдан, да только не по той дорожке идет... Эх, бедняга, что с ним потом будет?
Он вытащил худую, почти прозрачную руку из-под одеяла и слегка дотронулся до руки Гомпила.
— Но все же Балдан не потерял человеческие чувства. Он меня не забыл. — Доной попробовал растянуть сухие губы в улыбке.
Гомпил наклонился к старику, с сыновней почтительностью погладил его жилистую, немощную руку.
— Дедушка, Балдан беспокоится о вас. Лекарство вам прислал от жара. — И он вытащил из-за пазухи порошки, завязанные узлом в носовой платок.
Доной при нем выпил один порошок, а остальные спрятал под подушку.
- Заночуй у нас, сыночек, одни мы с Допоем остались на
старости, лет, — слезно просила старуха — жена больного, неотступно стоявшая у его изголовья и накладывавшая ему на лоб смоченную в холодном верблюжьем молоке тряпку.
Гомпил стреножил привязанного возле юрты коня, пустил его в поле и вернулся на свое место. Старик лежал с закрытыми глазами, и ровное дыхание говорило об облегчении, наступившем после принятия лекарства.
— Слава бурхану! Бедняга столько дней метался в жару, бредил, как ребенок. Спасибо тебе, сынок, за лекарство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46