Я ничего не замечал. Я был где-то далеко, и со мной была живая Иветта, единственная женщина, которую я полюбил. Вместе с нею я еще раз обходил исхоженные тропы, и я должен был до боли стиснуть зубы, чтобы подавить в себе отчаянный вопль.
Когда тело Иветты уже лежало на носилках, я спросил:
— А Фредерик?
— Они увели его с собой,— ответил кто-то.
Я вернулся в сыроварню посмотреть, не остались ли там вещи Иветты. Нет, ничего не осталось. Во дворе нога наткнулась на что-то твердое. Я нагнулся и поднял автомат Иветты. В его обойме не было ни одного патрона.
Стемнело. Снег перестал, из-за туч выплыла луна. В молчании мы подняли на плечи носилки и отправились в горы.
Мы взбирались все выше и выше. На плечах покачивалось заледеневшее тело Иветты с алой раной во лбу. Мы толком не знали, куда несем ее и где похороним. Вокруг была ночь, студеная ночь, неприступные вершины да беспокойные тучи, мчавшиеся к морю. И в том ледяном царстве не было ни одной живой души — только шесть согнувшихся, увязавших по пояс в снегу фигурок. Рядом с моей разгоряченной щекой в такт шагам раскачивалась прядь волос Иветты, и на мгновение мне показалось, что она живая и шагает рядом со мной. Нет, ей теперь никогда не шагать рядом, никогда теперь она не взглянет на меня большими ясными глазами, никогда не скажет: «Милый, держись!»
В скалах жалобно выл ветер, будто исполняя похоронный марш. Сквозь просветы в тучах струился мертвенно-зеленый свет луны. Цепи гор были похожи на необъятный катафалк, застланный бледным саваном снегов. Прощальным салютом гремели лавины, и земля содрогалась у нас под ногами...
Вздрогнул корпус корабля, столкнувшись с ледяной глыбой. Я взглянул на море. Ледяной крест давно уже скрылся из виду, снежные горы Шпицбергена были совсем близко. Из Баренцбурга, где вдоль берега фиорда чернели терриконы угля, нам навстречу вышел ледокол с красным флагом на мачте. Это был советский ледокол,
и он спешил провести нас в порт сквозь ледяное поле. В фиорде сновали под разными флагами тральщики. И наша сирена их приветствовала своим глубоким сильным басом, разнесшимся далеко-далеко по фиордам и над горами, покрытыми вечными снегами.
«Приветствуем!»
Я смотрел на прозрачную полярную ночь, зная, что наше приветствие слышит сторож на маяке, его слышат рыбаки в седых фиордах, метеорологи в горах, шахтеры под землей. И я знал, они отвечают нам тем же: «Приветствуем!»
СГОРЕВШАЯ ОЛИВА
«И на кого ты, Анна, меня покинула? — в отчаянии думал Пабло, опершись на рукоять лопаты у засыпанной могилы жены.— Сын наш Пако давно перебрался в Гранаду, мотается по стройкам и навряд ли уж вернется в родные края. Вот и Анна ушла, навсегда ушла. Сколько лет маялась, кашляла, всю душу бедной кашель этот выворачивал, а угасла тихо, как свеча церковная. Что же я один буду делать в своей каменной пещере у подножия скалы? Ослик Моро тоже стал сдавать, не под силу ему тянуть деревянный лемех по каменистому суглинку.
Разве бросить все, спуститься в долину, попросить у дона Роблеса какую-нибудь работенку? Да на что ему нужен такой старик? В окрестных селеньях полно молодых и крепких, те тоже ищут работу. По утрам соберутся на площади, только и ждут, кому из управляющих понадобятся люди. Есть там парни, что обучены водить машины, тракторы, управлять искусственным дождем, обслуживать оросительные каналы. А что я умею? — раздумывал Пабло.— Пошевеливать старыми руками да ногами. В наше время на этом далеко не уедешь.
О святая дева, за что послала мне такое испытание1 Чем я тебе не угодил? В гражданскую войну я, конечно, ушел добровольцем, воевал в республиканской армии. Но зато ж сполна отбыл наказание — целых десять лет в лагере для пленных мыкался. Поначалу к стенке хотели поставить, да потом рассудили: зачем? Дескать, круглый дурак, ни читать, ни писать не умеет, пускай поживет. Однако десяток годков заставили попотеть —
ломал камень, возил в Эскуриал, они там памятник задумали возводить. А сколько в тех каменоломнях надорвалось и погибло фронтовых дружков. Я-то выдержал, а что толку? Жизнь все равно загублена, теперь и вовсе остался один, совсем один, как олива перед домом на пригорке».
Пабло снял выцветший под знойными лучами берет, вытер им морщинистое, потное, прокаленное солнцем лицо, настоящее лицо , и опять прикрыл взлохмаченную седую голову. Берет этот, и тогда уже не новый, купил лет двадцать тому назад у нищего в Мадриде — только-только его освободили из заключения. С тех пор берет служил ему верой и правдой. Как и ослик Моро. Теперь все они постарели. Что же делать? Всему приходит конец, как пришел он и для жены Анны. В молодые свои годы была красивая, сильная. «Ох, хороша была! И не ее вина, что четверо детей, едва родившись, умерли. В сырой норе и зверю несладко, не то что людям. А сколько бедняков в окрестностях Гранады ютятся в таких же темных норах! Сотни их, тысячи живут, как цыгане в горах Сакромонте. Но цыганские таборы нет-нет да и спустятся в долину, поживут в лесах, у речек, под ясным вольным небом. А мы, бедняки крестьяне, не ,можем такого себе позволить. Работа нас, точно ишаков, на привязи держит, никуда от нее не уйдешь».
Пабло еще раз оглядел свежую могилку с серебристой веткой оливы, потом опустился на колени, перекрестился. Встал, опираясь на лопату, и сказал ослу:
— Пошли домой, Моро!
В двуколке, в которой недавно громыхал на ухабах гроб, теперь с визгливым звоном каталась лопата, будто ей, ненасытной, одной могилы показалось мало. И чего звенела, паршивая! Сама старая, истертая, давно пора ее на помойку, были бы деньги на новую. Комья он и те не берет, о камнях и говорить нечего!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224