— Я, Егор Матвеевич, свои обязанности знаю,— как можно суше ответила Ксения, точно боялась, что Дымшаков оскорбит и ее.—Если вы считаете, что я веду себя здесь не по-партийному, то ваше право написать об этом в райком!
— Кому писать-то — Коробину? — Егор нехорошо осклабился.— Я еще сказку про белого бычка не позабыл! Пришлют вместо тебя другого толкача, и все начинай сначала...
Ксения была довольна, что бюро, в общем, благополучно кончилось, и теперь хотела, не вызывая в Егоре нового взрыва злости, успокоить его и уговорить правильно вести себя на завтрашнем собрании.
— Надеюсь, ты с утра никуда не уезжаешь? — спросила она.
— Один раз охмурил — хватит,
— Да нет, я совсем не хотела, чтобы ты куда-то уезжал. Можешь даже и на собрании выступить — покритиковать как следует Лузгина...
— А мне твоею разрешения не требуется,— по-прежнему непримиримо отвечал Егор.— Я сам знаю, что мне делать.
— Но не станешь жо ты теперь отводить его кандидатуру, когда все коммунисты решили его рекомендовать общему собранию?
— Все равно но буду я вам подчиняться. Ишь чего захотели!
— Да но мне, а товарищам по организации, большинству.
— Это ворожневская банда., что ль, большинство? Нет, большинства-то как раз ты и не увидела. Сдохну, а с ними меня в один сноп никто не свяжет! Да будь моя воля, я бы завтра их поганой метлой из партии вымел... Нет уж, племянница дорогая, ты меня не гладь — я не телок. Я про Устав тоже не забываю, но он мне велит, чтоб я на своем стоял и не давал гадам передыху!
— Это может кончиться для тебя плохо. Как бы билетом не поплатился.
— А ты меня не стращай, не ты мне его давала, и не тебе его отбирать. Пока живой хожу, от партии никто меня не оторвет, силы у вас не хватит.
Он поднялся, и они с минуту строго и отчужденно смотрели друг на друга. Все было ясно, но Егор еще почему-то медлил, не уходил.
— Что тетке-то сказать? — наконец решился спросить он.— Придешь ночевать к нам или нет?
— У меня еще есть дела, так что не ждите — я тут как-нибудь пересплю.
— Понятно,— протянул Егор.— Живешь вроде по Уставу, а через себя перешагнуть не можешь.
Только на улице, когда Егора обступила холодная морозная темь, он пришел немного в себя и, может, впервые с такой ясностью понял, что ничего не добился.
«Неужели больше ничего нельзя сделать? — подумал он, с тоской всматриваясь в огоньки деревни.— Так вот и опустить руки, признать верх этого жультреста? Ни за что! Пойду в каждую избу, скажу всем, что от них зависит, быть Лузгину у нас или не быть, всю ночь буду ходить, а своего добьюсь!»
Он сделал несколько шагов, пересекая наискосок улицу, бредя на первый в ночи огонек, но остановился. Нет, Егор, не дело ты затеял! Зачем тебе рыскать по избам и сговаривать людей против Аникея? Ты же коммунист, и негоже тебе нападать на него из-за угла, со спины — это он всегда крадется по жизни как вор, а ты бей его на виду у всех, по-честному. Не может быть, чтобы народ сам пошел против себя!
Он повернул назад и зашагал к своей избе. Анисья на стук быстро открыла, словно все время стояла за дверью и ждала его возвращения.
— А я недавно ребят уложила, насилу угомонились, пристали: где тятька, да и только,— говорила она, помогая Егору раздеться.— Изголодал, поди, совсем? Садись похлебай щей горячих, в загнетке томятся...
Она все поняла, взглянув в лицо мужа, но ни о чем его не спрашивала — сняла с него шапку, стянула разбухшие валенки, нарезала хлеба, достала из печки чугунок.
— Кормилица-то наша последние дни, видать, ходит, Егор,— тихо продолжала она, стараясь отвлечь мужа от тягостных мыслей.— Соломки ей давеча подложила, а она ровно все понимает, глядит прямо как человек — не поверишь!
Егор почти не вслушивался в голос Анисьи, думал о своем, черпал ложкой щи. А Анисья все говорила и говорила, пока он, словно отходя после лютого холода, не начал ей кивать. Она целый день пробыла без него, ей было что порассказать о ребятишках, о домашних делах, обо всем, что она думала сама.
Скоро уже Егор не пропускал ни одного ее слова, с нежностью смотрел на лицо жены и устало улыбался.
— Зря я с ума сходил, Аниска,— тихо признался он.— Опять Аникей наверху.
— Ну и леший с ним! Я наперед знала, что так будет, да тебя разве остановишь? А ты не горюй, хуже, чем было, не будет, а нам с тобой не привыкать, впервой, что ли,— за нуждой к людям не ходили, своей было хоть отбавляй. Эка невидаль!
Егор хорошо понимал, что Анисья страдает сейчас не меньше, чем он, но такой уж был у нее характер, не любила показывать свою слабость никому, не кривила совестью никогда, не шла на поклон ни к кому в самые лихие годы.
— Пропал бы я без тебя,— сказал Егор и взял в свои руки руку жены.— Что бы делал — не знаю, родная ты моя... душа...
— Да будет тебе,— смущенно отмахнулась Анисья, и на глазах ее нежданно проступили слезы, а смуглые щеки окрасил румянец,— Иди ложись, устал до смерти, а завтра рано вставать...
Когда Егор вышел, хлопнув дверью, Ксения бросилась за этим сумасшедшим мужиком — остановить, удержать от безрассудного поступка, который он мог совершить завтра. Однако Егора в коридоре уже не было, она выбежала за ним на улицу, но кричать не решилась. В конце концов сам не маленький, есть своя голова на плечах. Сорвется— пусть пеняет на себя. Она сделала все, что могла, лишь бы убедить его, что он не прав и поступает не так, как подобает коммунисту.
И все-таки, несмотря на этот, казалось бы, ясный, трезвый вывод, ей почему-то не становилось легче. Все, что произошло на бюро, подействовало на нее угнетающе, смешало ее мысли и чувства, и она, по совести, даже не представляла себе, сумеет ли хорошо провести завтрашнее собрание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131