— Да откуда ты чудной такой свалился? — передохнув, спросил он.— Из Черемшанки? У вас что же там за порядок — вали кулем, потом разберем? Ну, а мы по бедности и свое считаем, и чужое бережем.
— Что же вы в мешках держите?
— Да так с зерном и стоят. Отборная пшеничка, с опытного участка. Тары у нас не хватает, вот кладовщик и мудрил насчет резолюции — думал, ты домой смотаешься, ждать не будешь.
— Хитро работаете!
Откровенное признание председателя пришлось Егору по душе, сразу расположило к нему, и он с охотой пошел в его кабинет.
Председатель вынул пачку хороших папирос, закурили, и как-то сама собой потекла беседа, будто они дружили давно и только редко виделись. Скоро Егор знал о всех неладах колхоза в Степном, обо всем, что беспокоило председателя и лишало ого сна. Председатель всю жизнь проработал на заводе и когда вызвался стать на время хлеборобом, то даже не представлял себе, что означает этот неизмеримый цех под голубым небом, где каждый день может свалиться на тебя любая неожиданность: заткнешь одну прореху — появляется другая, отведешь одну беду — другая в двери стучится, и так без конца. За год он не один раз помышлял сбежать отсюда, а вот теперь уже и рвать больно, мясом прирос. Да и дела колхоза круто пошли в гору, и люди, поверив в нового вожака, менялись на глазах.
Когда пришел кладовщик и сказал, что мешки уже положили в розвальни, Егору стало даже как-то не по себе, словно он делал недоброе, отбирая у людей то, без чего в его колхозе могли легко обойтись.
Провожая Егора, председатель, посмеиваясь, спросил:
— Послушай, ты извини меня, но я забыл узнать — как тебя зовут?
Егор почему-то покраснел, назвал себя и в свой черед узнал, что председателя зовут Петром Силычем Добытиным.
«По характеру и фамилия! Добытин... Всем людям хорошую жизнь добывает!» — думал Егор, чувствуя, что от встречи с этим человеком остается в душе что-то отрадное, теплое и радостное.
На улице уже смеркалось, серая муть заволакивала деревню. Добытин вышел вместе с ним к подводе и все расспрашивал о Черемшанке, словно норовил выпытать что-то важное для пользы дела.
Дымшаков отвязал Серого и стоял уже одной ногой в розвальнях, когда председатель стал уговаривать Егора остаться переночевать.
— Ну куда ты на ночь глядя? Если завтра утром раненько выедешь - поспеешь к самому отчетному собранию. Все равно народ скоро не соберется! Как ты считаешь, не прокатят Лузгина на вороных?
Все в Егоре зашлось от неприятной догадки.
— Постой, Петр Силыч! Ты мне толком скажи — откуда ты про собрание слыхал?
— Вот так так! Здорово у вас дело поставлено! Утром собрание, а ты коммунист и даже не знаешь! Я в райкоме видел инструктора Яранцеву, я — домой, она к вам поехала: сегодня вечером собирает партбюро с активом, будет советоваться с нами.
Так.— Кулаки Егора налились свинцовой тяжестью.— Похоже, на совет собирают только нечистых, а чистых подальше отсылают, сволочи!
И, не объясняя ничего пораженному Добытину, Егор огрел кнутом рысака и по-разбойному засвистел. Тот дико рванул розвальни — как только устоял Дымшаков,— чертом понесся в сумерки, поднимая снежные вихри, и скоро был уже за овражными сугробами, в степи.
Он загнал бы коня насмерть, если бы не спохватился, не взял себя в руки. Случись что — под суд пойдешь, не посмотрят ни на что, ведь только и ждут, чтобы поскользнулся! Давая Серому короткие передышки, он снова пускал его рысью, но не горячил кнутом, мысленно просил: «А ну, не пожалей сил, голубчик, помоги, сроду не забуду!»
Никогда еще Егор так не страшился быстрого наступления вечера, но свет дня уже гас за дальними полями, и не успел Егор опомниться, как засинели нагие, потонувшие в снегах перелески, залиловела степь, и, пожирая последние светлые пятна, стала красться по земле ненасытная темь.
Сгущался вокруг тяжелый мрак, ветер нес в лицо обжигающую колючую снежную крупу, нечем было дышать. Бешено, слепо опаляла Егора злость, он чувствовал себя жалким и беспомощным да еще так бессовестно обманутым. «Обвел, как дитя малое, боров жирный! Но ничего, я тебя еще порадую, ты еще меня попомнишь!»
На грех, хоть бы попалась одна встречная подвода — безлюдье, глушь, рассыпанные в кромешной тьме огоньки, хрип лошади, свист ветра и не отпускающее ни на минуту волнение!
Он потерял счет времени и, когда пошли наконец знакомые тюля и за косогорами приветно, как живые, замигали огни в избах Черемшанки, несказанно обрадовался. Значит, не очень поздно, зсли многие еще не спят!
Не заезжая на конюшню, он свернул к своей избе и, бросив вожжи, теряя последние остатки терпения, рванул на себя дверь.
— Анисья! — хрипло закричал он, еще не видя жены, и, тяжело дыша, схватился за косяк.— Распряги поскорей Серого да постагь под навес. Не звали меня на собрание?
— Не знаю, по какому делу приходила Черкашина. Страсть расстроилась, что не застала тебя...
— Ну, я побегу...
Анисья цепко схватила его за распахнутые полы полушубка, и ничего не понимая, просила:
— Что с тобой, Егорушка, охолонись! На тебе ведь лица нет! Похлебай садись немного — как же ты не емши-то?
— Никакая еда мне в рот сейчас не полезет. Я им поперек встану. Он меня нарочно услал, а я вот он! Не выгорит у них это, не выгорит!
— Да отцепись ты от них, Егор! — Анисья застонала, повисая на руках мужа.— Что ты один-то сделаешь с лиходеями?
— Не держи меня, мать! — сурово остановил се Егор.— Я себе век не прощу, если сейчас о гадами не схлестнусь. Или они меня, или я их!..
— А об детях ты подумал? Как им-то жить потом?
— Ради них и иду туда! Кому же тогда жить, коли не им?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131