Боитесь, стричь начнут?
Умом он понимал, что говорит не то, что, оскорбляя тех, на кого все эти годы опирался, он отталкивает от себя единственно верных ему людей, но уже ничего не мог поделать с собой.
— Опостылели вы мне, обрыдли! — брызгая слюной, кричал он.— Глаза бы на вас не глядели!
Он точно мстил им за то, что они были живыми свидетелями его собственного бессилия перед Дымшаковым, Может, после этого они думают, что его вообще легко свалить?
— Уходите, и без вас обойдусь!
Зло плюкув себе под ноги, Аникей тяжело перевалил свое рыхлое, грузное тело через прясло огорода и зашагал между грядками, с хрустом давя старую картофельную ботву. Он не жалел о сказанном. Невелики шишки, стерпят! Кому они нужны? За каждым из них он знал немалые грешки и мог в любую минуту поквитаться со всяким, не нанеся себе никакого урона. Даже сговорясь между собой, избрав его жертвой, они не смогли бы выйти сухими из воды!
Он шел от фермы к ферме, бродил, заглядывая во все уголки, стараясь обнаружить непорядок, но, даже замечая явную бесхозяйственность и нерадивость, не выговаривал никому, не распекал, как обычно, а, странно робея, сдерживал мутившую его ярость.
У силосной ямы, из которой, как из котла с варевом, валил пар, два мужика вилами бросали в открытый кузов автомашины темно-зеленую силосную массу. Аникей задержался около них, спросил:
— Сколько машин отвезли?
Никто не ответил ему — то ли мужики не слышали его вопроса, то ли притворились. В другое время он живо нагнал бы страху, но тут смолчал и, даже не повторив вопроса, потоптался около машины, пошел дальше.
Сегодня он прямо-таки жаждал, чтобы кто-нибудь обратился к нему хоть с какой-нибудь просьбой. То вечно с утра до ночи только и слышишь — разреши то, отпусти это, помоги тем-то, а нынче ни один не заикнулся.
В правление Лузгин вернулся вконец расстроенный.
«Это их Егор настропалил, в уши нажужжал,— думал Аникей.— Иисусиком себя выставляет, авторитет зарабатывает».
Но как бы дурно он ни думал о Дымшакове, это не приносило ему облегчения. Он тихонько прошел по коридору и без стука втиснулся в небольшую комнату-боковушку, где ютилась сторожиха правления, она же уборщица, а при нужде и посыльная.
— Нюшка, ты дома?
В сумеречном углу на кровати зашевелился шубняк, сторожиха свесила босые белые ноги, с хрустом потянулась.
— Тсс! Будет тебе, бесстыжая! — понизив голос, зашикал Аникей.— И когда ты только выдрыхиешься?
— Мне за сон не платить,— сладко раздирая в зевоте рот, сказала Нюшка и, громыхнув стулом, слезла с кровати.— Не мятушись, садись вон... Не часто ты в нонешний год гостишь у меня...
— Может, еще что брякнешь? — сердито просипел Аникей.— Не до тебя мне сейчас, прямо петля подходит...
Он насупился, сдернул с головы фуражку, полез в карман за платком.
— Сроду ты ноешь, Аникей! Петлю, вишь, на него заготовили. Ты сам ведь из кого хошь веревку совьешь да еще на этой веревке и удавишь!
— Замолчи ты, звонкодырая! — кивая на дверь, взмолился Лузгин.
С тех пор как он знал Нюшку, она всегда была вот такая озорная, дерзкая па язык. Он и сам толком не понимал, что привлекало его к ней: и лицом не очень удалась, все оно изрыто мелкими оспинами, и нос пуговкой. Но в выражении Нюшкиных смутно-темных глаз, в скользящей плутоватой улыбке, постоянно тревожившей полные сочные губы, таилось столько нерастраченной лукавой ласковости, что за одно это Аникей прощал ей эти внешние изъяны. К тому же они с лихвой восполнялись ее телом — ловким, молодым и крепким, с двумя рожками грудей, сводивших Аникея с ума, пухлыми, не по-крестьянски бе-
лыми руками с нежными ямочками у локотков, мягкой и гибкой кошачьей походкой. Она действовала на Аникея как дурман, и, стоило ему побыть с нею немного, как он становился сам не свой, размякал от нежных чувств, готов был забыть обо всем на свете.
Вот и сейчас он притянул Нюшку к себе, опустил руку на ее тугое плечо.
— Ишь сдобная какая.— Он легонько похлопал женщину пониже спины.— Одну картошку мнешь, а добра как с одних сливок...
— Без толку можно гладить одну телку,— отстраняясь, проговорила Нюшка.— Или своя костлявая рыбина надоела? Обкалываешься об нее?
— Вот бес! — Аникей опять прижал ее обеими руками к себе, потерся лбом о ее грудь.— Ты ведь хуже самогона всякого, пропадешь с тобой!..
— Сказывай, куда идти,— не отвечая на ласки Аникея, сказала Нюшка и, освободившись от его объятий, набросила на голову платок.— Загонял до смерти!..
— Выпростай уши-то из-под платка.— Аникей понизил голос до хрипучего шепота.— Потолкаться надо везде, послушать, что люди брешут промежду собой, поняла? Да мусор-то всякий не собирай, а покрупнее что...
Нюшка повела кончиком носа, как бы принюхиваясь, сонливость мигом исчезла с ее лица, а в блудливых глазах заиграли колдовские искорки.
— В случае чего — ментом ко мне! Ясна установка?
— Ну дык! — фыркнула Нюшка.
— А пока суд да дело, покличь мне Черкашину!
Он прошел к себе в кабинет, присел к столу с зеленоватым стеклом посредине, тоскливо скользнул взглядом по вороху бумажек. Все вроде на мосте — и длинный стол, примыкавший к его председательскому столу, окруженный торчащими спинками стульев, и стеклянная пепельница на красной скатерти, и чистые, приготовленные к зиме окна с белой ватой и черными угольками между рамами, и широкое полотнище переходящего знамени, которое стояло за его спиной в углу, полуразвернутое, с золотыми буквами и длинными кистями. Но сегодня Аникею чего-то недоставало. Может быть, привычного чувства уверенности, что он останется хозяином этого кабинета и завтра и послезавтра, до тех пор, пока сам не запросится на покой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131