Кабаньи тропы, проложенные среди колючих зарослей, были моими тоннелями. Здесь я полз на четвереньках. Порой зеленая стена, вся увитая лианами, преграждала мне путь. Тогда я взбирался по древесным стволам и, цепляясь за толстые .035! дикого винограда. как канаты, перекинутые с дерева на дерево, с трудом продвигался дальше.
Исцарапанный и исколотый, я изредка останавливался передохнуть. И тогда с каждым разом все явственней доносился из глубины леса беспрерывный гомон. Он напоминал шум морского прибоя. Это был голос птичьей колонии. Он ободрял меня, звал вперед, и с новой энергией я пускался в путь, полз, карабкался, губил ножом лианы, продирался сквозь густые заросли.
Так прошел еще час, и вот, наконец, я у цели у края громадной птичьей колонии. Она тянется на пять километров. Часами будешь идти по лесу и видеть великаны-деревья, покрытые гнездами. Одни деревья уже погибли, засохли, другие еще богаты листвой или увиты плющом, но все стволы, ветви, листва — все бело от птичьего помета.
Человек, впервые попавший в птичью колонию, будет ошеломлен, оглушен многоголосым криком, шумом, хлопаньем крыльев. Но я здесь уже не в первый раз и могу наблюдать и рассматривать. Я различаю большие неуклюжие незда водяных птиц — бакланов — и похожие на перевернутый КОНУС гнезда цапель. Они сделаны из скрепленных пометом прутьев, отстоящих друг от друга настолько далеко, что все гнездо просвечивает и яйца, лежащие в нем, видны как сквозь сетку.
Птичье население в колонии размещается как бы по этажам. На самых верхушках гнездятся серые цапли и большие бакланы, под ними — малые бакланы и ночные цапли-кваквы, еще ниже -мелкие цапли: желтые, малые белые, египетские.
Чтобы удобнее было наблюдать, я влезаю на дерево. Сперва мое вторжение вызывает переполох, но, так как я сижу очень тихо, птицы успокаиваются и снова принимаются за свои дела, не обращая на меня внимания. Я сижу на дереве и записываю все, что мне кажется интересным.
Теперь сверху хорошо видны гнезда и спины сидящих птиц. Я насчитываю в гнезде у желтой цапли только два яйца. Их должно быть пять или шесть — значит, гнездовье еще только началось. Вижу, как кваква клювом осторожно переворачивает яички в своем гнезде. Другая цапля слетела с гнезда, чтобы не перегреть яиц, и устроилась рядом, загораживая их телом от лучей солнца. Малые белые цапли непрерывно спускаются на землю и снова возвращаются к гнездам, неся сухие веточки. Одна цапля пытается вытащить веточку из соседнего гнезда. Крик, возмущение, драка.
С моря возвращается стая самцов-бакланов. Двое несут в клювах по хворостине. Самки бакланов уже насиживают яйца, а самцы еще продолжают подправлять гнезда. И хотя в лесу полно хвороста, эти настоящие водяные птицы не возьмут ветку с сухой земли, а тащат их с берега моря, за несколько километров.
В колонии ни минуты покоя: то на ее краю появилась ворона; шумом и гамом птицы встречают непрошеную посетительницу; то под тяжестью усевшихся птиц с треском обламывается сухая ветка (на таких отмерших ветках птицы не вьют гнезда, а только садятся отдыхать) — новый переполох: вся масса встревоженных птиц срывается с места и заполняет воздух. Сильно взмахивая крыльями, пролетают черные бакланы, легко и красиво мелькают среди деревьев белые и желтые цапли.
Когда выведутся птенцы, станет еще шумнее. Подрастая, молодь забирается на верхние ветки, и каждый старается раньше других захватить принесенную пищу.
Наблюдая и записывая, я провел в птичьей колонии весь день. Время шло так незаметно, что я вспомнил об обратном пути только тогда, когда солнце было уже на западе и в лесу стало прохладней.
На юге ночь наступает быстро. Надо было спешить, чтобы до темноты выбраться из лесу. Я спустился с дерева и стал искать дорогу. То ли я плохо искал, то ли тропа была едва заметна, но в напрасных поисках прошло полчаса. Я больше не мог терять времени и пошел наугад, выбрав, как мне казалось, правильное направление. По моим расчетам, мне нужно было идти на восток.
Долго шел я, а лес все не кончался. Должно быть, я сбился с пути. Все чаще попадались незнакомые, труднопроходимые участки колючих зарослей. Стало уже совсем темно. Я не мог отыскать кабаньей тропы и должен был ломиться по верху колючих зарослей. Это была мучительная дорога. Бредя в темноте по колючей сетке, спотыкаясь и проваливаясь, я вдруг оступился и, потеряв равновесие, с шумом упал в воду. Тут я понял, что шел по кустарнику, нависшему над лесной рекой. Хватаясь за колючие ветки, кое-как выбрался на берег.
Не хотелось мне ночевать в лесу. В этих местах, в Ленкоранском районе, очень распространена малярия. С наступлением сумерек бесчисленное количество малярийных комаров набрасывается на запоздавшего человека. Но другого выхода не было.
Я снова углубился в лес, выбрал большое дерево, залез повыше, чтобы избавиться от комаров, и расположился на ночь.
Удобно облокотившись на толстую ветвь, я сидел, прислушиваясь к ночным звукам. До меня доносился далекий сонный гомон птичьей колонии. Квакали лягушки, монотонно кричала маленькая сова-сплюшка, да иногда в потемневшем небе резко каркала ночная цапля. Вот где-то далеко жалобно закричал шакал, в след ему затянули другие. Испуганный шакальим воплем, в стороне сорвался фазан. Вдали усиливался гомон птичьей колонии.
Но потом все смолкло, и ночная тишина нарушалась лишь невнятным шорохом да изредка тихим треском сухой ветки под ногой вышедшего на охоту хищника.
Видимо, я задремал, как вдруг резкий голос заставил меня вздрогнуть и открыть глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106