Да, да... Убийца в ту же ночь ударился в бега. Сказали, что с карабином. И ездить теперь в горах небезопасно. Пальнет в тебя, и весь разговор. Ему теперь все равно, что за одного, что за двух отвечать. Слухи ходят разные: будто убитый что-то узнал о том человеке... В общем, неприятные дела. А ты поберегись, дружище... Жена, дети...
В тот же день чабан оседлал гнедка и отправился в соседнюю долину к своему приятелю Акару. У того была в запасе мелкокалиберная винтовка. Взял у него на время. Лохматого Тайгыла посадил на цепь, чтобы не вздумал бегать в деревню или в другие отары к своим подружкам. А гнедко с тех пор пасется по ночам на аркане возле аила. Теперь уже и не знает, где его привязывать, всю траву окрест вытоптал.
Солнце стояло над холмом на высоте человеческого роста. «Хотя и рановато,— подумал чабан,— а лучше быть поближе к аилу, раз все так получилось». И, понукивая гнедка ногами, он стал заворачивать отару, крича во все горло:
— Ай. ай! А-аайт!
Гнедко, который только что мчался с "горы, едва касаясь земли, теперь точно обмер. Он лениво вскидывал голову и делал для видимости два-три резвых Шажка. Сколько лет уже ходит за отарой, совсем обленился.
С холма открылась долина, и чабан увидел свой аил. Из дымохода валом валил дьш. Соседи из деревни и кабаны-приятели с дальних пастбищ перестали ездить В гости, даже ветеринар с того дня больше не заглядывал. Сейчас самая пора — нужно готовить сено, думать о зиме. А тут — «тот», человек, который прячется в горах. Люди оставили свои лучшие косанины, не решаются к ним подняться. Вокруг только одни разговоры: «Не слышали, не поймали его? Как он там? Бата! Не приведи бог встретить на тропе...»
Все о «нем» да о «нем». Будь он трижды проклят! Не так давно старушка Куча окашивала в лесу свою делянку и примчалась в деревню сама не своя. И не заметила, как одним духом верст пять отмахала. Где обронила косу, и не помнит, узелок с провизией тоже. «Косила я, значит, косила,— рассказывает она.— Вдруг кто-то как свистнет! Гляжу, с обрыва из веток лицо выглядывает. Страшное, все в шерсти... Кайракон! Верно говорю! Бог оборонил. Ведь на острие ножа побывала...»
Отара медленно сползала с холма и вытянулась в шелестящий арал. С сильным шумом овцы перешли ручей. Гнедко жадно потянулся к воде, но чабан задергал поводьями, оторвал его от воды. Померещилось, в хрусте и топоте овечьих копытец треснула ветка нехорошо, под тяжелой ногой. Недовольный гнедко двинулся к берегу, на ходу прихватывая губами прозрачную воду. У чабана холодок пробежал по спине. Огляделся зорко: отара перешла на другой берег. Мирно бежал ручей, вздрагивая, распрямлялись ветки, погнутые овцами.
— Тьфу! Птичье сердце у тебя в груди! Трус! Чего испугался? — рассердился на себя чабан. Было попридержал у воды гнедка, но вдруг раздумал, стал торопить его и выбрался на другой берег.
Больше всего на свете чабан любил ту минуту, когда лошадь в реке пьет воду. Войдет гнедко в ручей, переступит, устраиваясь поудобней. Кругом — тишина: молчат Горы, затянутые синей дымкой, что-то сонно шепчет арал, шелестит речушка — вся в мелких бурунах разноцветных камешках, ясно видных в воде. Темный конь отражается на поверхности, как большой черный жук. Чабан приникнет к лошадиной шее, запустит глубоко в жесткую гриву пальцы и смотрит, как скрещиваются, будто ножницы, уши лошади при каждом глотке. По ним можно сосчитать, сколько она таких глотков сделает. Напьемся гнедко и надолго замрет, выпустив оранжевый копчик языка. Не шевелится и чабан. На душе светлое, покойное чувство. Журчит ручей. За их в вечерней прохладе арал, не шелохнет листиком. Звук капель, оброненных лошадью, звонок, размерен. Задумчивы горы с их белыми вершинами и темными облаками.
Будь проклят этот убийца! Теперь ему и от отары нельзя отойти, и ночами глаз не смыкает. Уж коли появился двуногий вор, то тут ухо держи востро. Такой вор опаснее четвероногого. Чабану надо ехать на зимовье, чтобы накосить сено коровам и лошади. И делать это нужно немедля,— травы не ждут, и время не ждет. Надо бы спуститься в деревню, немало появилось дел, которые там нужно решить. И людей хочется повидать, узнать какие-нибудь новости, отвести в беседе душу, да нельзя ехать. Нет, нельзя. А вдруг заявится «тот»? Как оставишь одних жену и трехлетнюю дочь в аиле? Жена, к тому же, беременная, собирается скоро рожать. Мало ли что может случиться...
Осенью горы и лес полны плодов и ягод. Дочка дала ему туесок, чтобы он набрал ей вкусной кислицы... Что он ей теперь скажет?
Чабан хлестнул раздраженно гнедка плетью. Тот испуганно всхрапнул и засеменил ленивой трусцой,— видно, почувствовал гнев хозяина. «Сколько еще можно жить в страхе? И сколько еще можно бояться этого зверюгу? Ну, а если «он» заявится, что тогда делать? Место глухое, окрест — ни души. Кто поможет?..»
Овцы, почуяв близость аила, серыми струйками просачивались из арала в долину. Передние уже со всех ног направлялись к загонам. Чабан вывернул гнедка на пригорок, чтобы придирчивым взглядом окинуть все свое шумное хозяйство. Как вдруг ему показалось, что за громадной валежиной промелькнула тень, даже что разглядел лохматую темную голову, сверкнувшие глаза. Не помня себя, чабан скатился с седла и кинулся за ближайший камень...
Сколько пролежал, не помнит. Приподняв голову, выглянул. Было тихо, не раздавалось ни звука. Удлинялись тени — это садилось солнце. Отара уже выбралась в долину. Гнедко постоял, постоял и медленно двинулся к дому. Чабан высунул мелкокалиберку и напряженно ждал. Мошкара вилась в воздухе. Шелестел арал. Глухо бурлила речушка... Чабан уже с трудом различал мушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81