Но в этом ничего плохого йестей не видит. Как говорят алтайцы: человек человеком богат. Человек — тогда человек, когда у него много родни и друзей, когда люди его уважают. А в той деревне, куда приехал йестей на скачки, больше половины жителей ему — спои.
— По каким делам приехали, йестей?
— Да вот сын племянника обокрал у вас род кобя-ков. Обязан быть сватом.
— А на этот раз что у вас за дела? — спрашивают в следующий приезд.
— Попросили возглавить гостей в низовье Катуни. — Ну а теперь зачем? — спрашивают через неделю,
— Кто же, как не я, должен доставить белкенчек сына моего шурина,— отвечает йестей.
Белкенчек — задняя половина туши барана, которую должны преподнести родители жениха родителям невесты. Вот ее и везет йестей, безотказный человек.
— Это по какой системе поездки? — смеется юр-чи.— Видимо, колхоз вам командировочные оплачивает?
— А как же! — ответно улыбается йестей.— Ведь я прибавляю членов колхоза. На общем собрании решили: за то, что сватом,— полтора трудодня, за тойбаши, то есть когда исполняю обязанности главы свадьбы,—полный трудодень, за доставку белкенчек — полтрудодня, а за остальное — ничего.
А видели бы, как йестей ездит в город. Перед этим он отделяет от всех денег, взятых с собой, рублей восемьдесят, завяжет их в тряпочку и сует за голенище сапога. Эти деньги он готовит на угощение сыновей, дочерей, племянников и всей родни, что учатся в городе. Их у него там тридцать три человека. В прошлый раз пришел йестей в национальную школу, вызвал двух племянников-пятиклассников. Объявил им, чтобы вся родня собралась где-нибудь, хотя бы у ворот стадиона.
По вызову йестей явилось всего двадцать человек. Остальные слишком взрослыми себя стали считать, им, видите ли, стыдно идти к старому дядюшке смей был рад и тем, что пришли. Всем он им купил билеты па стадион и сам впервые посмотрел настоящих футболистов. Покормил в столовой и сводил в кино на дневной сеанс.
А на прощанье каждому дал по два рубли. Не забыл и тех, которые не пришли. Попросил деньги передать и «тем чертям».
Сын свояка йестея умел, оказывается, фотографировать. Сейчас его снимки висят в йестеевской избе на почетном месте, помещены в рамку. Какой это был хороший день! Разве он забудется? Скоро молодые родичи выучатся, станут работать, обзаведутся семьями. Значит, йестеевская родня еще глубже пустит корни, гуще разветвится. А йестей? Кому же еще заботиться и бегать, как не ему? Опять сватовства, опять свадьбы, опять бел-кенчеки, опять гости. И — до бесконечности. Такова, видимо, жизнь — бесконечна, безостановочна.
А разве мечтал йестей увидеть все это? Где уж там. Выжить бы. Сорок первый год... Западная Украина. Тогда йестей еще и йестеем не был. Был пулеметчик тачанки ефрейтор Кыпаш Кыргысулов, молодой и сильный, отличник боевой и политической подготовки. Только что прошла инспекторская проверка. Задание — поразить с несущейся тачанки все мишени, расставленные на пути. На холме — комбриг, другие командиры.
Четыре коня-аргамака понеслись вперед. Но вдруг — «курс—марс!» — подбросило тачанку на ухабе, и парень, правивший лошадьми, слетел с сиденья. Не растерялся Кыргысулов: одной рукой схватился за вожжи, другой за ручку пулемета и сумел-таки изрешетить все мишени. После этого сам комбриг вызвал его к себе, отпуск на родину обещал, даже заметка появилась в бригадной газете: «Берите пример с ефрейтора Кынаша Кыргысулова!»
Не успел он съездить на родину, повидать свой Алтай. Как горный обвал, началась война. Кыргысулова ранило в плечо и придавило землей. Очнулся — кругом враги. Плен. А того, что было дальше, лучше и не вспоминать. Концлагерь. Смерть со всех сторон. И побеги были, и травля собаками, и избиения до полусмерти. Вот так четыре года! Думалось, не выжить. Но он выжил. В конце апреля сорок пятого года, исхудавший, кожа да кости, он лежал возле барака. Спасибо другу-казаху, тот выносил Кыныша на улицу и клал на солнце. И вдруг— грохот моторов, разрывы снарядов. Наши танки! Сколько тысяч узников зашевелилось, закричало на разных языках! А Кыныш лежал на земле, у него не было сил кричать. Из его глаз текли слезы.
Советский офицер, высокий и чернявый, башкир или татарин, произнес с башни танка короткую речь, поздравил их со свободой, и танки умчались дальше — громить фашистов. И в тот же день каждый получил картонную коробку с красным крестом, а в коробке и хлеб, и консервы, и яблоки, и сыр.
Потом началось просеивание в комиссиях. Дырочки решета все меньше и меньше, И отпустили Кыргысуло-ва. Непривычно ему стало: ни конвоя, ни злых команд. Стояли бывшие узники, как овечки без чабана, никуда без комлиды не могут, отвыкли от свободы. После этого — трудармия. Шахта в Донбассе. Вернулся домой йестей летом сорок седьмого года. Дома — голод и бедность, но то время казалось ему сплошным праздником. Он работал до изнеможения. Ведь он дома, он вернулся на родной Алтай, который столько лет снился ему!
Йестей живет рядом с братом. Брат на десять лет старше его, но людям кажется, что старше йестей. А брат его тоже не сидел дома. Начал воевать с финнами и кончил в Берлине. Весь изранен, контужен, вся грудь в орденах и медалях, и уж отчабанил двадцать пять лет.
Голова йестея—белая как снег, а по глазам его видно, какое он знал горе.
Йестей сидит и сидит... Месяц давно закатился, темнота заполнила долину. Звезды стали еще ярче. Йестей сидит и думает, думает, вспоминает.
Летняя ночь коротка, будто хвостик у воробышка,— скоро рассвет.
Начался праздник. За речкою в лесу, у Каменного Носа, собралось все село.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81