И хотя зима на дворе, а в ельнике покрикивают совы.
А как приятно, словно он в колыбели, мягок и сладостен ход копей, душа замирает от восторга. Вокруг морозно, но Учар подставляет лицо лучам солнца, и ему становится тепло. Сено такое запашистое, пахнет летом. Глаза его закрыты, но стоит ему их открыть, и зимний сверкающий свет так и вольется в него, и будет над ним стеклянное небо, ясно видимое до самого донышка, чистое-чистое...
Вокруг снега, снега, уплывают они за спину. Деревья в изморози, каждая веточка одета куржаком, будто покрыты белыми цветами. На каждом пне -— копна снега белой шапкой. На валежнике — целый зарод. Нигде ни малейшего звука — спит тайга, только совы эти все покрикивают и покрикивают. Иногда веки набрякают теменью — это солнце заслонили высокие кедры, ухватившиеся друг за дружку густыми лапами» Л через мгновение снова золотой свет проникает в душу, значит, выехали на поляну.
Учар и Федосьи лежат рядом, между ними только твердый бастры к — шест. И он и она молчат. У каждого свои мысли и думы, но есть и одна общая, большая и прекрасная мысль — мечта. Им хорошо от близости Друг друга, они могут так ехать бесконечно долго, хоть целый месяц, и им не надоест. Вожжи лежат свободно, их не надо держать. Зачем? Лошадь не сойдет с дороги, там она завязнет в снегу по самое брюхо, да и зачем ей сходить с дороги? Трое саней следуют за ними без возчика. Тем лошадям тоже некуда деваться, так и будут бежать следом. В прошлую зиму такие праздники случались у Учара. Каллистрат то ли боялся властей, но не нанимал батраков, так что Учар и Федосья всю зиму возили сено. Было у них тогда четверо саней, на каждого по двое. Ездили через три дня, потому что четырех возов хватало скоту ровно на три дня. А еще запас кормов надо было иметь на случай бурана или отлучки. И Учар с нетерпением ждал наступления этого третьего дня: вставал на рассвете, пока задаст сена, пока уберет навоз, вершины гор запламенеют от солнца. Это самый разгар утреннего мороза. Пока Учар завтракает, мороз спадает — вот тогда пора. Запрягают четверо саней, все уже готово, можно двигаться в путь. И тут выходит Федосья, которая, оказывается, успела уже подоить коров и убрать в доме. И Учар замечает по ее улыбающемуся лицу, что и она радуется поездке. Каждый раз она одевалась по-новому. Особенно рад был Учар, когда девушка покупала шубу из ягнячьих шкур, шапку и я лисьих лапок и меховые сапожки. Она ему тогда казалась ближе и роднее. А может быть, Федосья знала об этом и хотела сделать ему приятное?
Солнце на небе и горы улыбаются. Федосья улыбается. Глядя на ее оживленное лицо, и самому хочется смеяться от радости. Даже лошади начинают нетерпеливо переступать с ноги на ногу. Скорее в путь, так хорошо бежать по накатанной дорожке.
Едут Учар с Федосьей, а вокруг все будто дремлет, но скоро промерзшие горы и тайга просыпаются от веселого смеха. Они начинают играть: борются, толкают друг друга. Вот Учар, подавшись Федосье, смешно свалился с воза, вскакивает и гонится за санями, чтобы опять сесть, а Федосья не пускает его, мягко отталкивает.
— Сдаешься? — кричит она.— Если сдаешься, пущу в сани.
— Нет! Не сдаюсь.
— Ну тогда беги! Язык высунешь, тогда сдашься.
— Ни за что на свете!
Он бежит, и Федосья сама тянет в сани запыхавшегося Учара.
— Ладно, пожалею я тебя. Ух, упрямый... Доедут до стога разгоряченные, распаренные. Учар
взберется на стог, а Федосья становится в сани. Учар наберет навильник слежавшегося сена и бросает вниз.
— Это тебе лепешка! А вот это оладушки! А это блины!
Учар бросает и бросает к ногам Федосьи сено и жалеет, что стог уменьшается, что скоро эта игра кончится.
Федосья умело, легко складывает сено в сани, а это дело совсем не простое. Надо, чтобы воз был ровный и не сполз бы на дорогу при наклоне. Слишком широко и высоко класть тоже не надо, потому что дорога петляет по глубокому снегу, по бокам высокие сугробы. Издали посмотришь, увидишь только дугу да уши коней, столько тут поворотов — изгибов, наклонов, спусков, подъемов. Дорога не очень широка, может боковыми сугробами весь воз стянуть на дорогу, и попробуй потом его сложить. Федосья свое дело знает, и такого не случится.
Вот все сани загружены, крепко-накрепко затянуты бастрыки. Если солнце высоко, то сразу ехать не спешат. Выберут лиственницу посмолистее и качнут серу, чтобы ее запашистую, упругую. Или разведут костер и откроют свои съестные припасы. Однако долго задерживаться нельзя, дома нагоняй можно получить. И едут они обратно. Иногда дорогу перебежит заяц или скроется среди кустов кабарга. Не заметят, как и день прошел. Да что там день! Зима. И все потому, что рядом Федосья. Эх, поцеловать бы ее, да не отважится Учар. Даже подумать об этом — и то в жар бросает.
Вот возвращаются они из школы, что на том берегу. Есть у них три потаенных места для игр. В ельнике, выстроившемся так ровно, как будто посажен он человеком, они будут строить избу и юрту, «ходить друг к другу в гости», а у крутого бома есть два камня, похожие на верблюдов, так вот они сядут на них и «скачут», к ю кого обгонит. А третье место — яр на берегу Катупи из белой глины. В яру они будут рыли норы и прокладывать дорогу, по которой могла бы проехать телега. Порой так заиграются, что не заметят, как и солнце скатилось, и они, голодные, бегут домой, зная, что опять им достанется от домашних.
«Увижу ли я еще раз зиму? — думает Учар, переворачиваясь на другой бок.— Как жить хочется. И Федосью всегда хочу видеть... Ну, это и от меня зависит, о г моей изворотливости. И от везения. Хоть бы повезло... Как все будет разворачиваться дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111