Я едва не сказала, что мальчик очень похож на покойную мать — и действительно, в детстве, да и теперь, мой дорогой Эдвард, ты поразительно напоминал свою бедную мать. Но я промолчала, а брат уже говорил о другом — мягкая погода декабря напомнила ему первую зиму в Итоне. Однако мысли его, вероятно, вновь вернулись к тем дням, когда он познакомился с Констанцией, так как он неожиданно спросил:
— А где Гаскелл? Почему он никогда не навестит меня?
Я сразу же ухватилась за эту мысль. Лучшего нельзя было и желать, если бы брат мог опереться на такого преданного и отзывчивого друга, каким был мистер Гаскелл. К счастью, я нашла его адрес и, отбросив сомнения, со следующей же почтой отправила письмо. Описала в немногих словах болезнь Джона, передала, что брат вспоминал о нем, и просила, если возможно, приехать к нам и помочь другу в несчастье. Хотя мистер Гаскелл находился далеко, в Уэстморленде, он сразу же великодушно откликнулся на мой зов о помощи, и уже через неделю поселился в Уорте. Спал он в библиотеке, где по его желанию ему устроили постель, чтобы он мог находиться поблизости от своего больного друга.
Приезд мистера Гаскелла стал для всех нас огромной поддержкой. Он умел обращаться с Джоном ласково и в то же время твердо, как умный и сильный мужчина. По утрам они вели долгие беседы, и насколько я могла судить со слов мистера Гаскелла, Джон был гораздо откровеннее с другом, чем со мной, и много рассказывал ему о своей семейной жизни. Я, естественно, ни о чем не расспрашивала мистера Гаскелла, но видела, что признания Джона произвели на него сильное впечатление.
Теперь Джон даже иногда выслушивал по утрам доклады мистера Бейкера и вместе со своим другом обсуждал дела. Он также пожелал написать завещание. Решив, что для больного благотворна любая деятельность, мы послали в Дорчестер за нашим адвокатом, мистером Джеф-фрисом. Он приехал в Уорт вместе со своим клерком и составил завещание сэра Джона. Так дни бежали за днями, и год близился к концу.
В сочельник я легла спать около двенадцати часов, часом ранее пожепив доброй ночи Джону и мистеру Гаскеллу. За долгие месяцы, проведен-ные у постели больного, я привыкла бодрствовать до утра, и, кроме того, у меня развилась необычайная чуткость: я слышала во сне даже самый тихий шум. Около трех часов ночи меня разбудил какой-то странный звук. Он был едва слышен и доносился издалека, но я мгновенно узнала его, и медяная рука страха сжала мне горло, — я услышала мелодию гальярды. Ее играли на скрипке где-то в глубине дома, но как ни тихо звучала музыка, ошибиться я не могла.
Да будет тебе известно, мой дорогой племянник, страхи и тревоги невероятно усиливаются по ночам, когда все представляется нам в преувеличенном свете. Это неудивительно, поскольку нервы возбуждены, а мозг не в силах стряхнуть дремоту, чтобы рассеять пустые наваждения. Я часто лежала ночью без сна, терзаясь сомнениями и страхами, но как только вставало соннце, все мои неразрешимые проблемы превращались в обычные житейские неурядицы. Вот и в ту ночь, когда я села в кровати и с ужасом вперилась в темноту, внимая далекой музыке, мне казалось, что случилось нечто ужасное, какая-то непоправимая катастрофа. Изгнанный злой дух неожиданно вернулся и привел с собой семерых, еще более омерзительных демонов, и все они вновь вселились в моего бедного брата. Мне сразу же вспомнилась другая ночь в Ройстоне, когда Констанция разбудила меня и мы крадучись шли по освещенному луной коридору, а веселая мелодия ненавистной гальярды, как дуновение, витала над нами в недвижном летнем воздухе. Бедняжка Констанция, она покоится с миром, закончив свой путь страдания. Но мне чудилась горькая ирония в том, что накануне Рождества меня разбудил не хорал и не радостная симфония, а зловещая мелодия гальярды.
Накинув халат, я вышла из комнаты и, быстро пройдя по коридору, спустилась по лестнице на этаж, где была комната брата. Когда я открыла дверь своей спальни, музыка внезапно оборвалась в середине такта, и последняя нота перешла в какой-то леденящий душу визг, и я молю Бога, чтобы никогда в жизни не довелось мне услышать ничего подобного. Так попит раненный насмерть зверь. У Блейка есть картина, изображающая, как душа грешника покидает тело в момент смерти. С расширенными от ужаса глазами душа вылетает из окна, содрогаясь в предвидении уготованных ей мучений. Если бы эта проклятая душа могла бы кричать, думаю, она издала бы такой же отчаянный вопль, что и скрипка в ту ночь.
Мгновение спустя все смолкло. В доме царила немая тишина, когда я шла по коридору, освещая себе путь свечой. Спустившись с лестницы, я услышала шаги и увидела мистера Гаскелла. Он был одет и, судя по всему, вообще не ложился. Ласково взяв меня за руку, он сказал:
— Боюсь, вас разбудила музыка. Дело в том, что Джон ходил во сне, он достал скрипку и, как лунатик, не просыпаясь, играл на ней. Когда я приблизился к нему, в скрипке что-то сломалось, струны ослабли, и последняя нота прозвучала пронзительным диссонансом. Джон сразу же пробудился. Сейчас он не спит, но я снова уложил его в постель. Прошу вас, успокойтесь и ради него не подавайте вида, что вы что-то слышали. Лучше, если он не будет знать, что разбудил вас.
Мистер Гаскелл пожал мне руку и вновь постарался ободрить меня ласковыми словами. Я вернулась к себе, тщетно стараясь справиться с волнением, хотя мне было неловко, что я впала в панику из-за такого пустяка.
Настало рождественское утро. Оно запомнилось мне как одно из самых прекрасных в моей жизни. Казалось, лето никак не хотело покидать со лнечные берега Дорсета и в то утро вернулось, чтобы послать нам про щальный привет перед долгой разлукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43