— Бывает,— отозвался другой.— А много ли отсидел?
— Две недели.
— Дешево отделался,— сказал усатый и вдруг спохватился: — Да ты ведь голодный наверное? — И, не дожидаясь ответа, достал из волосяной сумы лепешку и кусок тахинной халвы.— На, ешь.
— Благодарствую, земляк.
— На здоровье.
Под гору ослы пошли бодрее. Хасан, пеший, еле поспевал за ними. Крестьяне свернули к лесу.
— Да благославит вас аллах! — крикнул Хасан им вслед.
Хасан шагал и шагал по дороге, пока не притомился. Завидев у обочины родник, присел отдохнуть. Распахнул минтаи, отер пот с лица, перевел дух. Родниковая вода холодная как лед. Он умылся, смочил голову, напился из пригоршни и, освеженный, заторопился в путь. В деревню нужно было попасть засветло. Не дело это —шляться по дорогам ночью.
За деревней Дёюнлю, в дубовой рощице, женщины собирали желуди. «Рановато вышли в этом году»,—подумал Хасан. За пятнадцать дней, проведен-
ных в тюрьме, он успел забыть, что сейчас самое время собирать желуди.
— Да поможет вам аллах! — приветствовал он женщин, проходя мимо.
Вечерело. Тени сгущались. На вершинах гор дрожали красные солнечные блики. Хасан торопился. Но дорога становилась все круче. Так будет до самого Башчешме. От Башчешме полями до деревни уж рукой подать. Не больше часа ходьбы по ровному спуску. А пока надо карабкаться вверх. Радость оттого, что деревня уже близко, заставляла забывать о трудности подъема в гору.
Преодолев подъем, Хасан облегченно вздохнул. Теперь он, считай, дома. Блаженно улыбаясь, тыльной стороной ладони отер пот с лица — и снова вперед. Теперь у него словно крылья выросли. Он уже не шел, а почти бежал, не разбирая дороги, не чуя под собой ног от радости.
На повороте дороги, почти у самой деревни, он поймал себя на том, что бежит, и сразу сбавил шаг. На лице его блуждала улыбка. Сейчас он увидит мать, Сердера Османа, Рыжего Османа, Салтыка, Омера, Мустафу, увидит свое поле.
Вот и деревня! Ни души вокруг, словно все нарочно попрятались. Хасан огляделся хорошенько. Здесь все по-прежнему. Как это он никогда раньше не замечал, что у них такая чистая, словно вымытая, дорога, а по краям ее в два ряда тянутся такие высокие тенистые деревья!
Кто-то шел Хасану навстречу. Он попытался согнать с лица улыбку, чтобы потом не говорили: дескать, натерпелся в тюрьме, так уж домой вернулся сам не свой от счастья! Нет. Пусть Мастан не радуется, что сумел напакостить человеку. Встречный оказался Хюсменом, сыном Чакыра Мусы.
— Хасан-аби!' — удивился он.— Отпустили?
— Да, вот видишь,— ответил Хасан с напускным равнодушием.
— А мать твоя так убивалась сегодня! Побегу обрадую!
И, не дожидаясь ответа, помчался в обратную сторону. Хасан поравнялся с кофейней. Открыл дверь.
— Мое почтение!
К нему повернулись удивленные лица. Первым опомнился Сердер Осман. Вскочил с места, бросился обнимать.
— Ох, братец ты мой, вернулся. Вот здорово!
— А ты уж надеялся, что не вернусь,— улыбнулся Хасан.— Хватит. На новых людей посмотрел — и домой.
— Раз пришел — садись. Хозяин, налей-ка ему чаю! Да побольше налей, не жадничай.
— Нет, спасибо я еще дома не был,— возразил Хасан.— Мать там с тоски помирает. Потом зайду.
— Правильно,— поддержал Рыжий Осман.— Поди поцелуй ей руку, она от слез вся высохла.
Сердце Хасана рвалось из груди, когда он подходил к дому. Мать уже стояла возле дверей, прислушивалась к его шагам.
— Хасан! — крикнула она, еще не видя его.— Ты?..
Хасан рывком шагнул в дом, схватил ее в объятия.
— Мама!
— Вот радость-то! Вот радость! — бормотала женщина сквозь слезы.— А я-то извелась вся.
— Мама...
Родное заплаканное лицо, не оторвать от него взгляда... Луна круглым блюдом выплыла из-за туч и повисла у них над головой. Издали доносился лай собак. Спускалась ночь.
Наутро Хасан встал с зарей и пошел в кофейню. Друзья его были уже там. Они тотчас окружили его.
— Ну, молодчина! — приветствовал его Мустафа.— Вместе с птицами проснулся.
— Хотел и птиц опередить, не удалось...— отшучивался Хасан.
Омер, настроенный серьезно, перебил:
— Что новенького? Выкладывай!
— Подумал бы, а потом спрашивал! Я, душа моя, не с ярмарки приехал — из тюрьмы. Что там может быть новенького?
— Не один же ты там сидел.— Рыжему Осману тоже стало любопытно.— Такие места пустыми не бывают.
— Народищу небось...— подзадоривал и Сердер Осман.
— Полно! У кого тридцать лет сроку, у кого восемнадцать.
— Скажи на милость! — протянул Рыжий.— Тридцать лет! Спаси аллах!
Перед глазами Хасана печальными тенями пронеслись Гюрро, Лютый Али, Салих Оборвыш.
— Такого и врагу не пожелаешь. Да поможет аллах несчастным! По-курдски я там выучился: хюде разы бике!
— А что это значит?
— Слава аллаху! Вот что. Был у нас там один курд, все эти слова повторял.
— Ну а еще что?
— А в остальном все как в тюрьме. У вас-то что слыхать?
— Да ничего,— ответил Сердер Осман.— Деревня, она деревня и есть! Что тут может случиться за десять дней?
— Пятнадцать,— поправил Хасан.
— А мы тут дней не считаем!
— На моем месте небось считали бы! Посмеялись...
Просидели в кофейне до полудня. Обо всем переговорили: и о том, что река обмелела — будет ли мельница работать? — и о том, что колосья начинают желтеть. Хасан рассказывал друзьям о Гюрро, Лютом Али, Салихе Оборвыше. Хотелось сказать и об Алие...
— Однажды...— начал было он, но остановился. — Что «однажды»?
— Да так... Гюрро с Лютым подрались... Решили сходить в горы. По дороге Хасан заскочил в лавку за сигаретами, а там Мастан собственной персоной. Увидел Хасана— глаза забегали.
— С благополучным возвращением!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50