Когда он вернулся к столу, Роберт спросил:
— А как твои легкие?
— Ничего, в порядке, грехи молодости о себе уже не напоминают.
— Ты и сам все забыл.
— Э, нет, я к этому отношусь несколько иначе. Правда, я ни о чем не жалею. Ведь когда ты говоришь о молодости, ты имеешь в виду те годы... В конце концов, кое-чему полезному я научился.
— Вот как?
— Да, так. Сложным процентам, дробям, немного английскому и порядочно немецкому. Это имеет большое значение, когда у тебя дела с пивоварней и с налоговым управлением. Уметь выражать свои мысли тоже не вредно.
— А как ты пользуешься историей и обществоведением?
— Ну что ж, и это мне не мешает. На последних международных скачках был тут жеребец по кличке Потемкин, первоклассно объезженный фаворит, сын Холостяка и Месидоры, ну, разумеется, все в моем заведении называли его Потэмкин, как было написано. Только я и смог им разъяснить, что говорить надо I Io-тем-кин, ведь не зря же мы русский учили. И тут я, к случаю, поведал им кое-что про Екатерину Вторую, и ее фаворита, и про потемкинские деревни, так что, как видишь, и история пригодилась.
— А «Броненосец «Потемкин» ты тоже упомянул или забыл?
— Ну как же, дорогой, как же! Ведь это прекрасный фильм! О юм, что у русских есть хорошие фильмы, у нас говорить можно.
— Одно из двух,— сказал Роберт,— либо ты стал круглым дураком, либо я.
— Да,— согласился Квази,— надо всегда брать в расчет все возможности. Выпьешь еще кружечку?
— Нет, спасибо! Мне пора. Твоя Эльвира и так уже сердится, ми) ты сидишь и болтаешь, а работать приходится ей одной. У нес растет пролетарское самосознание, а ты, как предпринима-к*\ь, не можешь быть в этом заинтересован. Сколько я должен?
— С учетом обслуживания и с чаевыми для Эльвиры — три пятьдесят. Да, а про Хеллу Шмёде ты что-нибудь знаешь?
— Несколько лет назад встретил ее в трамвае, в Берлине. Про тебя она не спрашивала. Выглядит хорошо, можно сказать, даже красивая.
— Н-да,— сказал Квази, глядя на свой живот.— Хорошая была девушка.
— Ну ладно, не распускай нюни,— сказал Роберт и встал. Квази проводил его до двери, и они постояли минутку в
зеленом свете неоновой подковы, висящей над входом.
— Ты подал мне неплохую идею,— сказал Роберт.— Напишу на факультет, чтобы ее пригласили. Наш факультет летом закрывается. Навсегда. Мы устраиваем ему торжественные похороны, и я буду держать надгробную речь. В актовом зале, там, где и ты некогда блистал как оратор. Напишу, чтобы они пригласили Хеллу Шмёде, она ведь тогда здорово о нас заботилась.
— Да, на это возразить нечего. Передай ей привет, ладно?
— От тебя? Почему бы нет? «Вас приветствует господин Рик, хозяин пивной в Гамбурге!» Ей это будет наверняка приятно услышать. Если хочешь, я передам от тебя привет всему собранию. «Дорогие друзья, дорогие товарищи, уважаемые дамы и господа, я счастлив передать вам сердечный привет от одного из выпускников нашего факультета, который в настоящее время держит пивную в Гамбурге, дела у него идут отлично. Вы, возможно, не припомните его, если я назову вам его имя или фамилию, но если я скажу вам, что мы звали его когда-то Квази и что в свое время он с этой самой трибуны, с которой я сейчас обращаюсь к вам, произнес потрясающую, вдохновенную речь по поводу выборов студенческого совета, то вы...»
Он сделал паузу, и Квази сказал:
— Ну, хватит, Исваль, ведь я знаю, какой ты оратор... Заходи как-нибудь, если будешь еще в наших краях.
Пока Роберт, подняв воротник пальто, спускался со ступенек крыльца, Рик негромко проговорил:
— А то, может, лучше тебе и не заходить. И никому не рассказывай, что был у меня, если тебя об этом где-нибудь прямо не спросят. Так будет лучше для нас всех.
Роберт посмотрел на него, но ничего не ответил, он ждал; и тогда Квази Рик сказал, и это прозвучало словно из забытой сказки:
— Ты это понимаешь, Роберт?
Он повернулся и исчез за дверью пивной «Бешеная скачка». Роберт быстро зашагал под дождем к метро, ругаясь про себя.
Да, ничего не скажешь, много узнал нового! Даже-не выяснил, что подают у него в заведении: сардельки или копченую колбасу. Так что же... что можете вы посоветовать, эксперты, знатоки, специалисты, мудрецы, объяснители всего и вся, Соломоны премудрые, что написано по этому поводу в ваших книгах? Могу точно сказать: ничего не написано, ничего вы не знаете, потому что вы не были свидетелями дружбы Рика и Исваля, а значит, чтобы судить, вам не хватает начала.
Спросили бы Трулезанда или Якоба Фильтера, лесоруба по прозвищу Лесник, который стал теперь настоящим лесничим, лесничим с высшим образованием, старшим лесничим, главным лесничим или, вернее, самым главным из всех лесничих, лесничим на той общественной ступени, где уже можно говорить обо всем лесном хозяйстве страны,— они были свидетелями, они знают почти все. Во всяком случае, Трулезанд был при том, как Исваль сыграл роль господа бога, судьбы и исторической необходимости,— как же он мог при этом не быть, если как раз его-то господь бог и послал в Китай, хотя он куда охотнее остался бы изучать философию и решать проблемы причин и взаимосвязей, и теперь уже не только из-за зубного врача.
Рик не забыл этой истории. Он хранит ее как сыворотку против тоски по родине, и на это она вполне годится, хотя и нисколько не касалась его самого. Ведь ему-то никто не сказал: а ну-ка, рюкзак на плечи и отправляйся на семь лет в Китай, ак, да, и еще вот что, сущие пустяки,— женись-ка перед этим, да поскорей, на такой-то, с ней мы уже переговорили...
Впрочем, уточним: не то чтобы это был приказ отправляться прямой дорогой в ад — наоборот, любой бы охотно поехал, и сам Исваль, и Якоб Фильтер, и Квази Рик;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138