Поглядим, как он над гробом Исваля будет ориентировать собравшихся на новое, послушаем, как он объяснит провожающим, что о прошлом вспоминать не стоит и потому он лучше поговорит о предстоящих задачах, и послушаем торжественную музыку — постойте, уж не концерт ли это он организовал в заключение, пригласил, надо думать, тех самых «Турбо», и те с энтузиазмом провоют: «Вперед, вперед!» — эх, ну и погребение!
Вот чушь! Нет, не удастся это тебе — вести ночью машину и отгонять сон призраками: они слишком хорошо друг друга знают и отлично спелись. Если уж не хочешь свернуть на обочину, попытайся думать о чем-нибудь по-настоящему серьезном. А чтобы представить себе, как все эти мейбаумы стоят у гроба и делают вид, будто никто не умер, не нужно сильно напрягать воображение. Не так уж трудно вкладывать всякий вздор в чужие уста. Труднее сочинить одно-единственное разумное предложение, чем длинную дурацкую речь. Попытайся-ка, если не хочешь заснуть, сочинить такое предложение, ну, допустим, первое предложение твоей речи. Да, я уже знаю, что, по всей видимости, тебе не придется ее держать, но это только облегчает дело. Предложения, которые не надо произносить, сочинять куда легче. Но если ты хочешь побороть сон, забудь о письме Мейбаума господину доктору Трулезанду и не надейся, что найдешь такое же у себя дома, а представь себе, что в празднично украшенном актовом зале некий господин в строгом черном костюме назвал только что твое имя, и ты поднимаешься по ступенькам на трибуну, и через несколько мгновений откроешь рот и произнесешь речь, возвышенную и прекрасную, о времени, возвышенном и прекрасном, и звучать она должна возвышенно, ибо ты говоришь в исполненном величия здании, и публика перед тобой самая отборная, и это пробил твой час, Исваль, настал час великого оратора Исваля. Мы слушаем тебя.
Роберт принялся было за первую фразу, он знал — придется сказать что-то в высшей степени умное, сочинить эдакий изысканный период, отличающийся глубиной и пониманием исторического момента, воздвигнуть словесную колонну, круглую и значимую, подобно несущей колонне в актовом зале Андреаса Майера, выстроить благородный ряд зрелых и одновременно полных юмора мыслей, соответствующих бюстам прославленных герцогов и пухленьким амурчикам на потолке,— и вдруг он увидел косулю, самка это или самец? — но этого он уже разглядеть не мог, потому что в ту же минуту ему пришлось вывернуть руль вправо и одновременно нажать на тормоз, что никак не
рекомендуется, а тем более ночью, на сыром асфальте, но сообразить все это у него времени не оставалось — глаза выхватили из темноты огромного зверя, освещенного светом двойных фар, а все остальное уже было делом рук и ног, и тут машину бросило на край дороги, не куда-нибудь, а именно на оградительную балку из серого бетона, и, опустив, точно бык, свои лучи-рога и забыв, что на спине ее сидит Роберт Исваль, машина бешено помчалась на бетонную ограду и только в последний миг, уже почти достигнув ее, подчинилась приказу рук, вновь обратилась в машину, вновь стала транспортным средством и затормозила, и он вышел из нее.
Вот я и проснулся, подумал Роберт и хотел было рассмеяться, но вместо этого лег в сырую траву и понял, что смеяться, пожалуй, не стоит. Теперь ему стало по-настоящему страшно, даже дыхание перехватило, тут уж не до смеха. Так и лежал он под темным небом, и в голове была одна только мысль: «Кажется, я чуть не разбился».
А потом он услышал стук своего мотора, увидел, что включены фары и задний красный свет, и подумал: плохо она стоит.
Он поднялся, сел в машину, глянул назад и медленно тронулся с места.
Но в конце концов он все-таки рассмеялся, забавный получился бы рассказ: «Как Роберт Исваль собирался держать речь».
Как Роберт Исваль собирался держать речь и много месяцев только о ней и думал, внес достаточный беспорядок в собственную жизнь, а потом привел все в порядок, собрался было навести блеск и так старался, что почти все уже наладил, и проверил, и не раз, словно Нарцисс, вглядывался в свои черты, а когда вообразил, что наконец-то настало время раскрыть рот, обнаружил, что никто не желает его слушать. Тут его обуяла такая ярость, что он помчался навстречу смерти.
Ну и забавный же рассказ, подумал он, да еще с какими преувеличениями! Никто не умер, никого не обуяла ярость, а что касается речи, то мы еще о многом поведем речь.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138