Черт, как давно это произошло, даже не верится. Еще год — и диплом в кармане, но не получилось. Теперь, все забыл. Конечно, можно вспомнить, засесть за учебники. Заставить учиться Наташку. Вдвоем легче. Любовь? Да нет. Что-то другое. И не стоит в'этом копаться. Главное,все теперь ясно и понятно. И за то девочке спасибо».
Владимир миновал пустую, с распахнутой дверью проходную завода. Рыжая тощая собака шла рядом, принюхиваясь к незнакомому человеку. Двор был пустынен. Длинные навесы тянулись в его глубину. Под некоторыми лежали штабеля серого необожженного кирпича, Чуть видно дымила старая труба, приземистая, как шахматная тура. В низком бараке что-то изредка погромыхивало и железно стучало. Владимир прижался лицом к окну, но сквозь иней и паутину ничего не видел, кроме красных отсветов огня. Протопала мохнатая лошадь, запряженная в рыжую подводу, на которой громоздились рыжие кирпичи. И дальше, за бараком, снег покрывали длинные рыжие полосы кирпичной пыли. Иногда они сливались в большие пятна, и сапоги Владимира, проламывая цветную корку, оставляли на них разрыхленную белую вату изнанки.
Владимир остановился возле длинной печи — это был сложенный из закопченного кирпича могучий холм. Черная дыра входа, как пробоина, темнела в, метровой толще кладки. Снег возле него был утоптан, перемешан с рыжими осколками.
Владимир вошел в печь, и его обдало жарким теплом. Дыхание сдавило, сразу на лице проступил пот, а глаза бессильны были найти хоть слабое пятно света в кромешном, невыносимо душном, прокаленном мраке. Он постоял несколько минут, мокрый, задыхающийся, оглушенный тиши-ной, и торопливо заковылял к выходу. Глотнул морозного воздуха, ослеп от сияющего снега. Стоял, расставив ноги и опираясь на костыль, и медленно прозревал, возвращаясь к солнцу, остужая на ветру пересохшие легкие...
Отдышавшись, Владимир пошел вдоль стены. За углом. он увидел еще несколько печей. Многие из них были занесены снегом и возвышались над заводским двором покатыми буграми, похожие на гигантские берлоги. Вершины голых деревьев качались на уровне их каменных сводов...
Владимир заметил людей. Над входом в печь клубился пар. Стучали по рельсам вагонетки. Скрипели колеса дере-вянных тачек. Слышались голоса.
Владимир стоял возле заиндевелых кустов, провалившись в снег по колени. Рыжая тощая собака, отбежав в сторону, молча наблюдала за ним.
Их было много — людей. И почти все —- женщины. Закутанные в платки, в тяжелые полушубки и ватники, в больших растоптанных валенках, покрытые рыжей коростой кирпичной пыли, они вырывались из клубящегося пара потные, задыхающиеся. Налегая всем телом; катили по доскам тачки, полные дымящихся горячих слитков. Лица у них были обожжены ветром и распарены жарой. Они бежали рысью по мосткам, с трудом удерживая равновесие. Ошметки спрессованного рыжего снега летели из-под колес. Слышалось хриплое дыхание. Сорванными на морозе голосами они покрикивали друг на друга, иногда чему-то смеялись и уже с пустыми тачками ныряли в проломленную в стене дыру входа, слабо освещенную переносной лампой, Й размытые паром тени их возникали в глубине печи..
«...Это то, что она мне обещала сегодня ночью. Прекрасное будущее, распланированное на годы вперед. Светлое, радостное будущее. Неужели она ничего не понимает? Может быть, ей для жизни достаточно. Но, подумать, всю жизнь среди кирпичей, хриплых баб... этих каменных горячих холмов...»
Он увидел Наташу. Она ничем не выделялась среди других — такая же неуклюжая, пыльная, с выбившимися из-под платка мокрыми волосами. Что-то злое и упрямое было в ее воспаленном лице. Она яростно ворочала ручками рыжей тачки, доски прогибались под тяжестью топающих ног, полушубок распахнут... Неузнаваемая, совсем незнакомая женщина с потрескавшимися твердыми губами и каплями пота на морковных щеках прошла совсем рядом, и Владимир не нашел в себе решимости окликнуть ее. Он словно почувствовал на себе немигающий взгляд из-под припухших век и невольно сделал шаг назад, дальше в кусты. Еще постоял какие-то секунды в растерянности и вдруг торопливо, спотыкаясь и чуть не падая, зашагал к проходной.
Рыжая тощая собака, вскинув морду и оскалив клыки, лая, бросилась за ним. Она закружила вокруг Владимира, пытаясь цапнуть за полы шинели. Отмахиваясь от нее костылем, Владимир отступил к забору. Вошел в пустую проходную и захлопнул за спиной дверь.
«...Все-таки я слабак», — думал Владимир.
Трамвай верещал колесами на поворотах, скрипел ревматическими суставами, и с окон сыпался иней, припудривая шапки и воротники сидящих пассажиров.
...«Я слабак. Но чведь на всю жизнь, только подумать! Придет час, и я не выдержу, сорвусь. Тогда будет еще хуже. Лучше сразу... Это не по мне. Слишком дорогая цена спокойного угла за качающимися простынями. Так честнее. И все-таки... Ладно, к черту сентименты. Не то время. Все впереди. А на душе противно. Паршиво получилось — хуже быть не может. Теперь все! Лучше не встречаться совсем...»
Леша и Домна заканчивали завтракать, когда пришел Владимир. Они посадили его за стол, придвинули тарелку с горячей картошкой.
— И где это можно целую ночь пропадать? — деланно удивлялась Домна и качала головой.
— Мороз... холод, — подхватывал Леша. — Это же черт знает что! Пропал человек... И вид такой, словно на станции угбль разгружал. Ты, случаем, не подрабатываешь на железной дороге, а?
— Ох, сердце — не камень,— Домна вздыхала и смотрела на Владимира круглыми, все понимающими глазами. А Леша, даже покраснев от удовольствия, радостным голосом брякнул:
— А что?! Натка — девка мировая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85