— Не знаю такого,— удивленно качает головой морщинистая Вихторичиха.— В Железовицах никогда не была.
— По случаю этого замечательного юбилея желают ему много радостных минут в кругу самых близких пятеро детей, семнадцать внуков и два правнука, которые посылают дедушке горячий поцелуй.
— Ну давай еще, Чичман, поднажми! От каждого мальца по полпоцелуя,— хихикает Лоло.
— Мне-то больше годков,— утешается Гунишова.
— Мы лучше,— радуется Милка Болехова.— Мы лучше. Нас сто тридцать! — заносится она, похлопывая себя по широким оравским1 бокам.
— Были тут Долежаловы, золотую свадьбу справляли,— говорит Димко.— Сыграли им хорошо, и все по именам себя перечислили, и все такое. А вот навестить их никто не приехал. Он-то давно умер, а она, кажись, в позапрошлом.
— Давай, Чавойский! Еще поживи! — подбадривает Лоло следующего любимца. Слово «еще» будоражит Лоло.
По столовой разносится трогательная песенка о белых хатках в долине. У Вихторичихи в глазах стоят слезы. А как она моргнет, скатываются они по извилистым морщинам. От умиления чмокает она впалыми слюнявыми губами.
Беспечальная Милка Болехова подпевает певцу. Под ухом прыгает у нее опухоль, так как поет она с вдохновением. Пластинки Душана Грюня она собирает, потому что он очень толстый.
— Когда дочка замуж шла...— сворачивает она вдруг в сторону от белых хаток, но тут же забывает, что было у нее на уме.
— И честная была? — подхватывает Лоло.
— Честная! — Милка все-таки верит.
— С последнего раза,— подхихикивает Лоло.— Небось знаете, почему женщины вот так ходят? — Лоло переваливается тяжелым задом с боку на бок. Пенсионерки чуть не лопаются от смеха: ну и женщина получилась из Лоло.
— Не знаете? У женщины нету дышла, потому они и теряют направление, мужики ходят прямо.
— Придумал тоже, дышло! — прыскает довольная Милка и заражает смехом всех остальных, у Терезии Гунишовой и то подергиваются тугие уголки губ. Один Йожка упрямо слушает очередное поздравление. Жаль только, что радио нельзя включить еще громче, чтобы заглушить все эти непристойности.
— Тихо! — требует Йожка.
— А что есть у женщины? — никак не возьмет в толк Вихторичиха.
1 Орава — область в Средней Словакии.
— С позволения сказать, подбрюшника.
— Откуда ты всего набрался? — заходится смехом Милка.— Ух ты бедовый!
— Всё старые армейские смехи-потехи, в двух армиях отслужил.
— Ад рыдает, тебя призывает! — грозит Йожка указательным пальцем.
— Ив аду люди живут! — Лоло все трын-трава.
— Обратись к вере! — наставляет его Йожка.
— Заставь дурака богу молиться, он только лоб расшибет! — упоенно потешается Лоло над побуревшим Йожкой.— Кукуреку-у, проснись! Проспал ты время!
— У каждого свое особое биологическое устройство,— вступает в разговор садовник Димко.— Позвали меня аккурат в суд и сказывают: папаша, говорите как на духу, а иначе в тюрьму сядете! Что делать? Говорил, что знал. И обошлось, не посадили.
— Свидетелей не сажают,— замечает Вайсабел, который эту историю знает во всех подробностях — слушал ее сто пять раз.
— Но так мне сказали! — Сухонький Димко вновь переживает этот ужас, ломая над собой в отчаянье руки.
В дверь входит заплаканная Каталин, привлеченная смехом. Все с минуту глядят на нее. Она подсаживается к полке с газетами, вытаскивает старую «Правду»1 и начинает читать.
— Охохошеньки! Панельные дома рушатся! — качает она головой над репортажем.
— Подно-о-сы,— вытягивает разгоряченная Маришка Ваврекова, улыбаясь в кухонное окошко.
— ...желают много здоровья и оптимизма,— врывается бодрый голос с педерастическим упоением.
Старичье поднимается, относит подносы. Дежурная Вихторичиха вытирает столы влажной тряпкой.
— А что такое оптимизм? — У Димко трясутся руки. Они не просто так трясутся, все дело в нервах. Когда хотят — задергают его, а нет — так нет.
— Кожа да косточки у него,— кивают на Димко две старухи-говорухи — Ивета и Дана.
Яро задумывается: надо бы объяснить смысл понятия «оптимизм», но что-то мешает ему.
— Это такая радость,— говорит он Димко.
— Хорошо перепревший годовой навоз. Коровий,—
улыбается Димко худенькими щечками, на которых уже нет растительности.
— Для садовника это и есть тот самый оптимизм,— соглашается Яро.
Димка лукаво улыбается — до чего же хорошо он понял такую сложную вещь. Он уважает Яро, у Яро — университет.
— Когда дочка замуж шла, в платье в крапинку была... Ну, в крапинку! Почем мне знать, в какую? — гудят друг другу в уши говорухи.
— А в какую крапинку? — никак не догадываются они.
— В дерьмовую, если маку объешься,— подсказывает им Лоло-дурак. И всем сразу легче, потому как они, ясное дело, умнее бесстыжего Лоло.
— «Когда двое встретятся, две прямые скрестятся»,— несутся из репродуктора рифмы неувядаемого шлягера.
Старушки поют вместе с перезрелой певицей.
— Что такое «мендосино»? Все время об этом по радио говорят,— интересуется Милка Болехова.
— Это когда святой дух на тебя нисходит.— Лоле искоса поглядывает на Йожку.— И уж не знаешь, что с тобой творится, сердце бьется, как колокол, и ты чувствуешь, что вот-вот упадешь замертво.
— А когда это бывает?
— А как ляжешь с настоящим мужчиной — вот тебе и «мендосино».
— Так поэтому, значит, и поют, что цель моего пути всегда «мендосино»,— наконец осмысливает Милка многажды повторенный рефрен.
— Ох, и нечестивцы в этом радио,— грозится Вихторичиха, глядя на Йожку.
Лоло не выдерживает, закатывается смехом.
— Мы-то уж так, спокойненько, где уж нам «мендосино», что скажете, уважаемый Йожка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37