..
— Приведите заложников!
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!
— Мне нужно девяносто заложников! — в ярости заорал Шримм, обуреваемый жаждой мщения — за Гизелу, упряжки, взорванный мост, опрокинутые надолбы, за Фоллена, Виллиха и Калкбреннера, за ротенфюрера Колпинга и его отряд.— Заложников... побольше... девяносто,— кричал он на унтер-офицеров и солдат,— много, понятно?
— Слушаюсь!
— Подводы и лошадей отставить! Искать Калкбреннера! Заложников... не эту горстку, тут не наберется даже... даже на одну обойму.
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!
В школе воцарилось тягостное молчание, на свечках плясали языки пламени, со двора доносился душераздирающий рев голодной скотины. Обер-лейтенант Шримм повернулся к Митуху, уперся взглядом в его широкую спину. Повесить!.. В поле зрения попал Колкар в порванной рубахе. Всех перевешать!..
Ревела скотина — поодиночке, по двое, всеми глотками сразу.
Шримму вдруг стало стыдно, что он намеревается использовать как прикрытие этих жалких людишек. Ждать до пяти часов, решил он, а потом уходить с теми солдатами, которые окажутся под рукой. Он уйдет с Гизелой, с ее ценностями — или не уйдет вовсе. А ее убить мало, ограбить!..
Шло время. Минутная стрелка на его часах стремительно перескакивала с деления на деление. Без семи минут пять... без шести минут... без пяти! Колпинг не вернулся, сгинул, Колпинг, ротенфюрер, дорога от партизанских деревень открыта и партизанам, и русским, дорога на Рачаны и Черманскую Леготу закрыта для его солдат и для него, Гизела не возвращается, не исключено, что Гемерт по дороге убил ее и ограбил... Шримм почувствовал дрожь в ногах.
— Ефрейтор!
Маленький ефрейтор встал навытяжку.
— Созвать...— закричал Шримм,— созвать всех лейтенантов, всех младших офицеров вплоть до фельдфебелей!
Ефрейтор развернулся на каблуках и выбежал из школы.
Без одной минуты пять.
Пробило пять часов, Гизела не вернулась, на школьном дворе отчаянно ревела голодная скотина, оконные стекла в школе дребезжали от далекой канонады. Митух одеревенел в своем углу, Шримм замер за столом, Колкар у стенки клял Митуха; Шримм, весь в испарине, вытащил из кобуры пистолет, осмотрел его, сунул обратно в кобуру и вытер о стол потные руки.
Молчаны томились в страхе, время неслось над ними ураганом.
Пробило пять.
Шримм, сидя за столом, смотрел перед собой и ничего не видел. Он страдал — оттого, что все потеряно, потеряна Гизела, он раскаивался, что подозревал и проклинал ее. Она уже не вернется... Колпинг не вернулся... Гемерт не вернулся... Ограбил ее, а может, и убил... Шримм устал сопротивляться тому, что сильнее его. Это — сила, обреченно думал он, она уничтожила его часовых Фоллена и Виллиха, Калкбреннера, Гемерта и Гизелу, ротенфюрера Колпинга с его отрядом, она теснит со всех сторон. Нет смысла что-либо предпринимать, ведь такое, как сегодня, повторяется через каждые сто, пятьдесят, двадцать километров. Эта сила выбила штаб полка из Ракитовцев и теперь надвигалась на Шримма, словно горячая, вязкая смола. Он встал.
Солдаты пригнали в школу еще троих заложников.
Вошли два лейтенанта, входили другие младшие офицеры. Шримм смотрел на них. «Будем защищаться,— собирался сказать он им,— долг немецкого солдата...» Он смотрел на своих офицеров, стоящих навытяжку с побелевшими лицами.
— Оставайтесь здесь!
Время ускорило свой ход.
Шримм сказал: «Оставайтесь здесь!», ничего не делал, все еще ждал Гизелу.
Тучи на небе разошлись, в Молчаны пришло великолепное утро. Небо чистое, воздух прохладный, на деревьях и полях нежная, светлая зелень. Высоко в небе, почти в зените, распустились легкие, перистые лепестки облаков, расчесанные гигантским гребнем. Снизу лепестки окрасились огненным светом восходящего солнца. Воздух свеж и душист.
Адам Митух потихоньку доехал до Пустой Рощи — длинной полосы дубравы вдоль границы молчанских угодий.
По одну сторону Пустой Рощи раскинулись молчанские земли, по другую — двух соседних деревень, рачанские и чермансколеготские.
Адам остановил повозку у ручья, бросил лошадям охапку клевера, себе взял кусок хлеба с салом и пошел взглянуть, что делается на рачанской и чермансколеготской стороне.
Шпалы на железнодорожных путях уже не трещали.
Он смотрел на дорогу между Рачанами и Черманской Леготой, на дорогу в Ракитовцы. Обе пустынны и безлюдны, на обеих никаких признаков жизни. Издали то там, то сям слышались пулеметные и автоматные очереди, винтовочные выстрелы. Вдруг на дороге в Ракитовцы показалось пять танков.
— Эге, швабам уже не уйти из Молчан,— вслух сказал Адам,— сдадутся как пить дать.— В этот момент прямо над его головой просвистела пуля и отсекла ветку с дуба. Он пошел обратно к лошадям. И тут же, не выпуская из рук хлеб, сало и ножик, непроизвольно поднял руки вверх, потому что около его подводы стояли, любуясь красавцами вороными, шестеро мужиков в облепленных глиной и пыльных сапогах, в выцветших стеганых армейских телогрейках, в коротких накидках и разномастных — зеленых, коричневых, серых — меховых шапках. Адам медленно опустил руки и улыбнулся.
— Давай, давай! — слышалось ему.— Давай!
Адам Митух сунул в рот остатки хлеба с салом и подошел ближе.
— Здравствуй, хозяин!
Он не сразу нашелся что ответить, переложил нож в левую руку, а правую, большую, натруженную руку протянул близстоящему бойцу:
— Здравствуйте, товарищи!
И остальным пожал руки. Потом подошел к телеге, вытащил хлеб и сало и вместе с ножом протянул бойцам.
Они принялись резать хлеб, сало и есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27