Восстание он расценивал как бессмысленную и вредную затею, отрекся от него и жил своими интересами. Мало кто знал о нем. Пожалуй, только Гизела Габорова (с января он начал похаживать к ней), староста Шимко да его работник Колкар1, сын вдовы Платенички. Его прозвали так потому, что он мальчишкой ставил кегли в молчанском кегельбане. С конца января Колкар ходил к инженеру Митуху за провиантом для партизан на Кручах. Кто же его выдал? Колкар? Староста? Гизела? Кого-нибудь из них схватили?.. В школе он первым делом огляделся вокруг, ища Колкара. А что с Калкбреннером...
— Н-ну-с! — с ходу закричал на него обер-лейтенант Шримм.— Чем вы тут занимаетесь? Давно вы здесь?
— Давно. Я сюда эвакуировался.
— Вот как? Откуда?
— Из Восточной Словакии, из Михаловцев.
— Ага! Михаловцы! — Кто из них лжет? Гизела или этот негодяй? Скорей всего, соврала Гизела, чтобы поскорее удрать на машине. Этого мерзавца надо было давно расстрелять!
— Итак, прошу вас...
— Михаловцы уже...
— Ну конечно! Прошу вас...— Шримм указал грязным пальцем на старосту Шимко,— спросите его, почему...
Инженер Митух, кляня в душе Гизелу Габорову (с которой вынужден был расстаться, когда на шталевской вилле обосновался Шримм) и ненавидя Шримма, с непроницаемым видом выслушал и, повернувшись к дрожащему старосте, стоявшему перед учительским столом в сапогах, новых коричневых брюках и пальто, со шляпой в руке, перевел вопрос, почему тот не оповестил хозяев, чтобы к четырем часам были поданы все конные подводы.
— Не было приказа, господин комендант.— Староста Шимко пришел в ужас от собственной лжи — ведь приказ он получил и самолично передал общинному служителю Порубскому. Задрожав всем телом, он чуть поднял руку со шляпой.— Если б отдали приказ...
— Что он говорит? — торопил Шримм инженера.— Что сказал староста?
— Он не получил вашего приказа.
— Что-о? — Обер-лейтенант Шримм побледнел.— Что? Не получил?
Наступило молчание. На свечах колебались язычки пламени. По стенам и в углах скользили огромные тени солдат. Слышался только истошный рев голодной скотины.
Оконные стекла раз и другой продребезжали, а двери затряслись от взрывов.
Как же это? Потом Шримм снова обрел способность рассуждать хладнокровно. Значит, Калкбреннер не доставил старосте приказ оповестить владельцев упряжек, чтобы до четырех утра все конные подводы были поданы к комендатуре? Калкбреннер — и инженер Митух? Может, Гизела все же сказала долю правды? Хотя и соврала про инженера Митуха? Шримм тупо смотрел перед собой. Приказ черным по белому был отпечатан на машинке. Перепечатывала Гизела. Почему же Калкбреннер его не доставил? Все было сделано вовремя — приказ он отдал после распоряжения из штаба полка: собрать в Молчанах все конные подводы, погрузить оружие и снаряжение и к одиннадцати прибыть в Ракитовцы! Отряд Колпинга уничтожит мост на дороге в Большие Гамры, Лип- ник и Черманскую Леготу, заблокирует дорогу из Рачан! Остатки его подразделения будут отступать на машинах, по возможности и на машине Колпинга! Оба приказа были яснее ясного, как же получилось, что?..
Действительно, в приказах все было ясно, но для Шримма война завершалась в Молчанах совсем не так, как он себе представлял.
— Калкбреннера сюда! — заорал Шримм унтер-офицеру.— Срочно доставить!
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!
Калкбреннера!.. Нахлынувший страх придавил инженера Митуха, колени у него подломились, но он устоял и выпрямился. Кровь стучала в висках. Его мучили угрызения совести. Что он наделал! Он дал Калкбреннеру, взамен за украденную взрывчатку, старую одежду, в которой после разгрома своей роты добрался из Стакова до самых Молчан. Взрывчатку через Колкара переслал партизанам с наказом взорвать железнодорожный путь. Немцы не смогут уничтожить железнодорожное полотно, не смогут отступить организованно, в панике побегут. Но солдаты застигнут Калкбреннера, пока он переодевается. Или уже переодетым. Куда Калкбреннер спрячет винтовку, униформу и все прочее? Где спрячется сам? В конюшне под настилом, как намеревался? Но там не спрячешься, яма полна навозной жижи. Что, если солдаты схватят его, найдут вещи?.. Бедная мама, Бета, дети, Адам в поле... Мозг, сердце, кровь у Митуха запульсировали в такт той величественной минуте, когда одно уходит, другое приходит не только в Молчанах, но и в нем самом. Вероятно, так и должно быть! Видимо, иначе и быть не может! У Митуха перехватило горло. Без всяких усилий избавиться от немцев и от всего, с ними связанного, избавиться от страха — без труда, без жертв, вот было бы... Вот был бы ужас... Жить с дарованной, ниспосланной свободой, без уважения к самому себе... Нет, надо искупить месяцы бездействия и лени, проведенные в Молчанах, с Гизелой!.. Величие минуты — грядущий перелом — наполняло его душу тревогой, и он с трудом, словно сквозь шум прибоя, слышал обер-лейтенанта Шримма.
Шримм старался за резкостью тона скрыть страх.
— Пусть староста без лишнего шума и не привлекая внимания немедленно даст знать хозяевам упряжек, чтобы они подали подводы к комендатуре! Возчики потом смогут вернуться домой! — кричал он.
Митух мобилизовал все свои силы, чтобы стряхнуть оцепенение, грозившее перейти в апатию, и повернулся к старосте Шимко; он видел его лоснящийся лоб, дряблую кожу в сетке морщин на шее, причем кожа дергалась, словно вместо артерий под ней жирные, насосавшиеся пиявки. Запутать все — и тем спасти дело, только путаница способна погубить Шримма, а заодно и Гизелу! — подумал он, глядя на пульсирующие вздутые жилы Шимко и встретив его укоризненный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27