Ему, правда, жаль, что пьянка срывается, но в камеру он вошел в прекрасном расположении духа, взял Рашулу под руку. Они перешептываются о Мутавце, смеются, идут во двор. Писарям вторая прогулка разрешена только под вечер, но, воспользовавшись небрежностью Бурмута, а также тем, что работа закончена, они уже сейчас спустились во двор.
Перед выходом Рашулу дожидался Юришич, разговаривавший только что с Майдаком, и решительно
потребовал вернуть Мутавцу отнятые вещи. В том числе и записку, которую, как он сам видел, тот нашел на дровах еще до обеда.
— Стало быть, и вы в конце концов поняли, что я утром был прав? — спокойно выслушал его Рашула; Мачек тут же удалился, а следом за ним и Майдак.— К сожалению, я не столь тщеславен, чтобы приписывать себе заслугу, которая мне не принадлежит. Записки не было и нет... Это я писарям прочитал по бумажке, на которой ничего не написано, подшутил над ними.
— Нет, там было написано. Вы Мутавца хотели напугать. Хитрите. Что вы намереваетесь делать? Неужели пинать собаку для вас единственный способ достижения цели?
— Нет, напротив, хочу его помиловать. Я верну ему картинку,— захохотал Рашула, взглядом поискав Мачека,— только прежде я должен его доконать. Видите ли, я Наполеону приказал убить Мутавца, и в двадцать четыре часа он будет мертв. Брошу ему на могилу. А вот с этим,— он вытащил записку,— с этим мы пойдем в суд.
— Значит, она все-таки у вас! — Юришич рванулся к записке, но Рашула спрятал ее.— Это только новое доказательство, какими средствами вы пользуетесь, чтобы уничтожить этого беднягу, перед которым вы виноваты, а он ни в чем перед вами не виноват.
— Разумеется, это доказывает и данное письмо.
— Однако вы его вернете, обо всем случившемся я доложу начальнику тюрьмы.
— Извольте! Мутавац вам будет весьма признателен, да и я вместе с ним. По крайней мере, не буду носить титул доносчика.
— Хотя бы покажите, дайте почитать! Я вам возвращу.
— Неужели это вас так сильно интересует?
— Непременно верну, честное слово!
— Честное слово? Посмотрим, не ошибусь ли, поверив вам? — Рашула протянул ему записку, Юришич пробежал ее глазами.
— Это могло бы сослужить вам отличную службу на суде! Я не вижу здесь ничего страшного.
— Мне-то, может, и сослужит, а вот Мутавцу навредит! — Рашула попытался взять обратно записку, но Юришич отвел руку с запиской в сторону.— Ну, честный человек, имеет ли для вас честное слово какое-нибудь другое значение? Тогда, стало быть, вы из моей школы.
— Честное слово существует только для людей, которые понимают его истинное значение,— возражает Юришич и прикидывает в уме, стоит ли возвращать записку. Имея ее в руках, Рашула в самом деле мог обвинить не только Мутавца, но и его жену. Неужели придется возвратить ему оружие, отнятое у человека, за которого он целый день заступался?
— Хорошо, держите ее у себя. Привлеченные в качестве свидетеля, вы освободите меня от необходимости самому его обвинять. Но серьезно, какое же значение имеет для вас честность, когда вы приписываете мне вину и осуждаете за нее, а Мутавца защищаете, хотя он действительно виноват? Кажется, я в таком случае точнее понимаю справедливость: ты виноват и должен быть наказан.
— Это правило вы применяете к другим, а не к себе. Я вообще не считаю, что наказание, вынесенное судом, и справедливость — одно и то же. Я не буду защищать то, что преступно, хотя в случае с Мутавцем это можно было сделать. Еще не осужденный, он сверх меры искупил свою вину. Я ему прочитаю записку, потому что она предназначена ему, а потом, если он согласится, верну вам. Но прежде вы должны возвратить ему картинку. Вы забрали у него и то и другое.
Держа записку в руках, Юришич поднял голову; из комнаты свиданий на втором этаже через открытое окно донеслись хохот и знакомые голоса его сестер и одной знакомой, чей приход его особенно обрадовал. Он посмотрел вверх, а в этот момент Рашула вырвал у него из рук записку, так что у Юришича остался только обрывок.
— Я вижу, и вы умеете шантажировать,— захохотал Рашула.— Картинку я ему непременно верну, она мне не нужна, а вот это мне потребуется. Мутавац! — крикнул он, а Мутавац, только что появившийся во дворе, стоял перед дровами и что-то высматривал там.— Впрочем, пусть он сам придет к нам.
— Чудовище! — крикнул Юришич и подождал немного, но Мутавац не обратил на это никакого внимания. Только из окна комнаты для свиданий откликнулся Наполеон, он позвал Юришича наверх. К нему пришли. Три прелестные барышни, целых три. «Иисусе, идите скорей!» Наполеон послал девушкам воздушный
поцелуй и спрыгнул с подоконника. Опять все смеются, слышен осуждающий женский возглас.
— Вы проявили прыткость! — обращается Юришич к Рашуле, в душе упрекая себя, что позволил ему вырвать записку. Но нетерпение его растет. Что Наполеон там делает? — Возьмите и это! — сует он в руки Рашуле обрывок записки.— Мы еще встретимся. Оба остаемся здесь.— И он поспешил в здание тюрьмы.
— Желаю хорошо развлечься! — с улыбкой крикнул ему вслед Рашула.
Немного погодя из тюремного корпуса высыпало несколько человек и среди них Тончек. Подхватили козлы для пилки дров и встали в ряд друг за другом, Тончек с тележкой пристроился позади всех; ждут охранника, который должен отконвоировать их в город на работы.
— Ну, Тончек, как допрос? — подошел к нему Майдак из угла, где он разговаривал с Мутавцем. И Тончек — симпатия Петковича, надо, видно, и с ним быть в хороших отношениях.
— Допрос? — мутным, печальным взором окинул его Тончек, с трудом узнавая. А, это тот, что сидел на дровах до обеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130