— Юришич вырвал у него метлу.
— Ну, хорошо, подметайте тогда сами! — Наполеон капризно пожимает плечами и садится на груду пиленых дров.
Юришич отступился от него и вернул метлу. Ему невдомек, что все это обговорено между Рашулой и Наполеоном. Его мысли полностью сосредоточились на загадочном появлении Петковича перед Мутавцем. Уж не заменил ли Петкович себя Мутавцем, обнаружив его на том месте, на котором прежде сидел сам? И удивительно, как Мутавац перепугался, и еще удивительнее, как удовлетворенно, почти победоносно рассмеялся Рашула! Если бы Юришич хотя бы раз видел со вчерашнего дня Рашулу вместе с Петковичем, он бы поверил в существование какой-то более глубокой причинной связи между словами Петковича и смехом Рашулы. А так он мог поверить, что воздействие Петковича на Мутавца действительно могло быть опасным, независимо от того, отвечает ли это интересам Рашулы или нет. Как опасно? Что-то вроде гипноза? Он испытующе смотрит на Мутавца и придвигается к нему.
— Господин Мутавац! У вас нет оснований пугаться Петковича. Если он в следующий раз подойдет к вам, не слушайте его. Ведь он говорит не вам, а самому себе.
Мутавац посмотрел на него беспомощно, с недоверием. Быть может, Юришич подошел к нему просто из любопытства? Он его защитил от Рашулы и мог бы, наверное, сообщить что-нибудь об Ольге. И он спрашивает его об этом, но, как обычно, столь невразумительно, что Юришич почти ничего не понимает. Но когда понял, в душу ему закралось ужасное подозрение о роковом заблуждении и подмене, в результате чего Мутавац из-за Петковича мог пасть жертвой.
— Вы думаете, что это он говорил о вашей жене? Что она не придет? И что ее приведут охранники? Будьте благоразумны, господин Мутавац! Видимо, она не смогла прийти. Придет после обеда. Зачем бы ее арестовывать? Это Петкович говорил о другой женщине и о другой смерти, не вашей.
Что-то все-таки должно было случиться, подозревает Мутавац. Юришич его только утешает, хочет подготовить к худшему.
— О какой другой,— спрашивает он,— о чьей смерти?— Но неосознанно к нему подкрадывается догадка, что Петкович в своем безумии и сам боится смерти.
— Это он в состоянии транса грезил о своей принцессе. Как вы этого не можете понять, Мутавац? — неожиданно вмешался Майдак, словно очнувшись от сна. Ревность к Мутавцу всколыхнулась в нем почти до болезненного отчаяния. Разве Петкович с его чувством справедливости этого не замечает?
На Майдака Мутавац даже не взглянул. Он задрожал, но это была лихорадка облегчения. В нормальном душевном состоянии он мог бы сравнить себя с человеком, оказавшимся под угрозой быть уничтоженным молнией, но спасенным громоотводом. Голос Майдака трепетал как струна, которая отводит, заземляет смертельную опасность. Узнав от него, что Петкович шептал что-то о принцессе, Юришич растолковал Мутавцу, кто такая принцесса. Она появилась в окне, Петкович ее увидел, а сейчас ее нет, чем и объясняются его слова о том, что она придет. Мутавац почувствовал облегчение, но только на миг. Может, сейчас Петкович в воротах видит свою принцессу? Ему стало страшно от этой мысли. Если Петкович имел в виду Ольгу, тогда это означает, что не охранники ее приведут, а она сама придет, в любую минуту может прийти и принести ему завтрак. Но она столкнется с Петковичем, а тот ее может принять за свою принцессу. В таком случае, как страшно он на нее посмотрит! Только посмотрит? Снова захотел Мутавац броситься к воротам, чтобы защитить Ольгу от опасного безумца. Но его пригвоздило к месту собственное бессилие, тяжелое, словно его осудили на десять или двадцать лет каторги, тяжкое, как смерть, от которой веет холодом, она все ближе, ближе, совсем близко. Он слышит Юришича, но не реагирует на его успокоительные слова о том, что все это только угрозы и что его не осудят так строго, его вообще, может быть, не осудят. Забыв обо всем, он уставился на ворота. Перед ним ходят по кругу заключенные женщины, и кажется, они бросают в его сторону вопросительные взгляды: что, если и твоя жена среди нас? И вдруг по знаку охранника круг разомкнулся, все женщины как будто направляются к нему и громко повторяют свой вопрос. Позади всех, отвернувшись от ворот, стоит Петкович и смотрит на него широко открытыми, вытаращенными глазами, как направленными в его сторону двумя остриями ножниц, которые готовы его перерезать на уровне глаз. На него ли он смотрит? Вот он подошел к женщинам, смешался с ними, приглушенно хохочет и увязывается за Катицей. Это она одета в юбку, желтую, как яичный желток.
А прежде он машинально подошел к воротам, шел просто так, без цели, и только перед воротами окончательно понял: отсюда лежит путь на свободу, и если император его помилует, он пройдет здесь, когда отправится на поиски принцессы. Здесь она могла бы оказаться и в том случае, если бы ее привели, чтобы отдать принцу. И снова ее нет. И не будет. Но может быть, она уже здесь, вот эта в платье, желтом, как шафран? Нет, не она. Но почему бы ей не быть здесь? Вот такая же, переодетая в крикливо пестрые одежды, она часто появлялась на сцене. Может, и здесь она переоделась, потому что вся жизнь для нее сцена? Здесь она инкогнито.
— Принцесса!— шепчет он вслед ей.
Катица резко, испуганно оборачивается. Она слышала и сама видела, что этот человек безумен, она все время чувствовала его за спиной у себя, и ей было страшно. Она готова закричать, но смешно, что он назвал ее принцессой. Не сдержав улыбки, она поспешила вперед.
— Почему вы смеетесь, принцесса?— спрашивает он уже неподалеку от входа. И снова она обернулась и рассмеялась, на этот раз более раскованно и даже развязно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130