Он выйдет. Но присоединится ли к нему принцесса? Неужели ей больше нравится остаться здесь, в этом замке, в котором поют и плачут, смеются и стонут? Выйдем, выйдем, Регина! Туда, где нет плача и стонов! Почему ты стоишь на балконе, укрывшись от всех, неподвижная, как каменная статуя, с немой улыбкой на лице? Сойди, Регина. «Помнишь ли тот час?» Опять наступил этот час, но теперь настоящий! И вот уже свадебная церемония, мы выйдем отсюда, и жизнь наша будет белой, как твои руки! Спустись ко мне, Регина, уйдем отсюда! Почему ты прячешься, почему тебя нет?
Когда ты мне вокруг шеи
Белые руки обвила...
Завывают и пищат блудницы в подвале. Грудь у одной надулась, как барабан, и под грохот контральто, как воздух через дырку в барабане, фистулой прорывается голос другой блудницы. Катица и Мица, взбудораженные шуточками Рашулы, громко смеются над воплями своих товарок. Рядом с подвалом у жены Ферковича снова начались схватки; теряя сознание, она стонет, кричит, умоляет отвести ее в камеру.
Весь в поту от пережитых страданий, Петкович вскочил на ноги и заметался по двору, обойдя женщин, он поспешил к воротам, но, сконфузившись от их пристальных взглядов, снова спрятался за курятником. Молча вглядывается он в пустое пространство за стеной, а в душе его роятся слова, целые речи.
Жену Ферковича тащат в здание тюрьмы. У самого входа она дважды вскрикнула. Это Мутавац, возвращаясь от судебного следователя, оттеснил ее в сторону и нечаянно ударил локтем в живот. Почти не осознавая, что делает, он жмется к стене, плетется, опустив руки, высунув язык. Глаза мокрые от слез. Он прошел мимо поленницы, но, увидев перед собой Петковича, вернулся назад и понуро стоит у подвального окна.
Внезапно во дворе появился и господин Ивек, он тоже выглядит совершенно растерянным, испуганным. Ноги в коленях подогнулись, в руках болтаются наручники. Смущенно стреляет взглядом на Мутавца и приближается к воротам.
— Ну, что там было, господин Ивек? — накинулся на него Рашула.
— Ой, худо, боже упаси,— господин Ивек не смотрит на него.
Рашула, а следом и Розенкранц тут же подскочили к Мутавцу. Они встали возле него с двух сторон и принялись резко и грубо требовать, чтобы тот сообщил, зачем его водили на допрос. Мутавац еще больше съежился. Гноящиеся, словно вымазанные куриным пометом, глаза наполнились слезами. Зубы у него стучат, он ничего не отвечает, только локтями отталкивает их от себя. Рашула трясет его за плечо.
— Говори! Опять что-нибудь набрехал! Попробуй только вякни, прибьем намертво, ей-богу! Ну, раскрывай рот, говори!
И Мутавац раскрыл. То ли сказал, то ли не сказал. И опять его рот сжался, словно залитый воском.
— Говори! — ударил его Рашула по горбу.
— Вас бы так огреть поленом по голове! — зарычал на него Юришич. Подумал: спрыгнуть вниз и разнять их? Решил подождать, все-таки интересно, в какой степени замешан в аферу Мутавац. Оцепенев от страха и беспомощности, Мутавац безнадежно смотрит на них. Желтые зубы на бледных слюнявых деснах словно два ряда кукурузных зерен на обглоданном розоватом початке. Только сейчас с его языка сорвались слова, пронизанные болью, отрывистые, одно за другим, казалось, с каждым словом изо рта выпадал зуб, как зерно из початка.
Розенкранц и Рашула изумленно переглянулись, как терпящие крушение на корабле, который вот-вот пойдет ко дну.
Завопил Розенкранц, схватившись за голову. А Рашула выпрямился, убийственная ненависть превратила Мутавца в его глазах в ничтожное существо. Раздавил бы его как гниду. Он мог ожидать чего угодно, но только не такого признания; оказывается, эта книга еще существует и попала в руки следствия.
— Гад проклятый! — замахнулся он на него, не обращая внимания на то, что Юришич соскочил с дров.— А нас обманывал, говорил, что сжег ее!
Значит, и Мутавац замешан, разочаровался Юришич, но это ему не помешало отвести удар Рашулы.
— И вы обижаетесь, что вас кто-то обманул? Вы?
— Вас это не касается! — Рашула снова замахнулся на Мутавца; в нем, таком холодном и расчетливом до мелочей, прорвалась сейчас какая-то животная ярость от сознания, что он обманулся в своем последнем доверии к Мутавцу.— Вот кого вы защищаете! Эту лживую бестию, которая хотела нас надуть!
Все четверо стоят, готовые ринуться друг на друга, в узком проходе между поленницей дров и стеной; дело могло дойти до драки, отвратительной, неприятной, если бы Мутавац в этот момент не ослабел и, чтобы не упасть, вынужден был ухватиться за Юришича. Моргая, словно страшась произносимых слов, он с тоской и отчаянием тянет:
— От де-ся-ти до два...
— Что? — рявкнул Рашула.
— ...дца-ти ле-е-ет...
— От десяти до двадцати,— повторил Рашула не разобравшись. Но его вдруг осенило, и он зарычал яростно, злобно.— Сто, сто лет, виселицу тебе, а не от десяти до двадцати!
— Оставьте его! — заговорил Юришич скорее с сочувствием и презрением, чем с негодованием.— Себя он больше погубил, чем вас!
— Меня — нет, только себя! — внезапно успокоился Рашула и хладнокровно усмехнулся. Действительно, не стоит так волноваться в присутствии Юришича из-за какого-то Мутавца! Он метнул угрожающий взгляд на горбуна и молча удалился. За ним с бормотанием поплелся Розенкранц.
— Зачем вы прятали эту книгу? — печально и несколько разочарованно спросил Юришич Мутавца. Но все, что он сумел из него вытянуть, состояло из бессвязного мычания:
— А т-т-три ме-ся-ца, трехмесячное пос... пос...— больше от слез и кашля, от нахлынувшего отчаяния Мутавац не мог проговорить ни слова. И он поплелся дальше, такой же беспомощный и жалкий, каким пришел сюда, к дровам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130