Глухим, на целую октаву ниже обычного голосом ругался в карцере Дроб. Спрашивал, пришел ли доктор, и сразу же притих, когда услышал, что он уже был и, наверное, ушел. Наконец он совсем успокоился, а Юришич вернулся к Пайзлу.— Вы, конечно, знаете, кто в карцере. Этот человек просил вас заступиться за него, а вы отвернулись.
— Меня просил? Я не заметил, а впрочем, как бы я мог ему помочь? Я сам здесь обычный арестант, как и все.
— Обычный! Вы очень скромны! Таким вы не казались, когда давали обещания Тончеку, ведь обещали же?
— И я сдержу свои обещания!
— Будете выступать в качестве его защитника и в то же время поддерживать обвинения против него Шварца, вашего клиента? Конечно, политика и личные интересы — разве это совместимо?
— Пожалуй, было бы излишне отвечать на это. Сейчас вы говорите, как мой невменяемый шурин. Шварц, между прочим, не мой клиент. Он только мой верный сторонник. И одного, и другого я буду защищать так, чтобы достичь согласия между ними.
— С точки зрения политики и личных интересов, но вы, таким образом, становитесь соглашателем!
— В данном случае — да! И мне очень жаль, что именно вы представляете меня в черном свете. Я всегда брал в расчет политику и личные интересы. Но мне, например, не было никакой выгоды и никакого интереса защищать вас, однако я вас все-таки защищал. Бесплатно, милостивый государь!
— Я вас не просил, вы сами предложили свои услуги моим сестрам. Тогда я еще не знал то, что знаю сейчас.— Юришич заметно разволновался.— Тогда я еще не мог знать, что вы сами для себя можете заключить такое соглашение — защищать революционную молодежь и одновременно выступать как юридический советник и адвокат стервятников из страховой компании. Однако это произошло. Какое постыдное соглашательство!
— Слушайте, Юришич,— прерывает его Пайзл, улыбаясь иронически, язвительно и нервозно.— Если вас в связи со мной ничего, кроме этого, не беспокоит, то лучше нам прекратить разговор. Чепуха все, что вы говорите. Любой адвокат вам бы сказал: такова наша работа, наш хлеб насущный.
— Но эта работа не соответствует призванию борца за народные интересы, каким вы хотите быть.
— Вот то-то и оно! Потому я вам и не могу ответить, как другие адвокаты. Я всегда руководствовался высшим принципом.— Если прежде Пайзл говорил шепотом, то сейчас он повысил голос.— Он состоит в том, что мое положение юридического советника страхового общества полезно для народа.
— Для народа? — остолбенел потрясенный Юришич.— Такого цинизма я не ожидал даже от Рашулы!
— Вы это называете цинизмом? А разве цинизм — завести дружбу с бандой мошенников, чтобы вырвать у них часть награбленного и вернуть народу? Не будь меня, зла было бы еще больше!
— Жаль, что здесь нет Рашулы, вот бы вам все это ему сказать. Я охотно верю, что у Рашулы вы забрали часть награбленного, но, безусловно, не для народа. И извините, вы говорите о воровской банде. Тогда почему вы здесь?
— По доносу одного вора. Это, полагаю, вы и сами знаете.
— Но даже здесь вы изо дня в день общаетесь с этим вором. Он глупец, сказали вы мне утром. Вас же он назвал негодяем. И тогда я вас попросил на несколько слов, а вы увернулись под предлогом, что идете к своему шурину, у которого, конечно, не были.
— Нет, не был,— признался Пайзл.— Я пришел к нему, но он спал. Что же вы все-таки собираетесь мне сказать? Неужели то, что сказали? Это все глупости, мой дорогой юноша.— Пайзл замолкает и идет к выходу. Ему показалось, что сюда заглянул Рашула.
— Нет, это не глупости, доктор! — отрезал Юришич и, не догадываясь о причине ухода Пайзла, забеспокоился, что он уйдет совсем.— Своим уходом вы не докажете свою правоту. Подождите, мы еще не закончили!
— Мне нечего вам доказывать, и я не буду,— возвращаясь, пробормотал Пайзл. Рашулы он не обнаружил.— Продолжайте, если вообще у нас есть о чем говорить. Только тише, здесь мы не одни.
— Итак, будем говорить тихо о вещах, которые уже всем известны,— усмехнулся Юришич.— А вот Колару, например, вы заявили во всеуслышание, что сегодня выйдете на свободу.
:— Да! И что из этого следует?
— А то, что ваше намерение выйти на свободу вместе с шурином не исполнится.
— Кто вам сказал? Ну, естественно, я хочу этого. Что удивительного в желании помочь родственнику!
— Странно, что вы заговорили об этом лишь нынче утром, когда уже знали, что ваш родственник сошел с ума.
— Я говорю это с того часа, как оказался здесь.
— А кому вы говорите? Уж не Рашуле ли? — Пайзл протестующе поднял руку.— Конечно, если кому-то и говорили, так только Рашуле, и не всегда. Однако допустим, что вы с самого начала уверяете его в этом, но почему именно Рашулу?
— Спроси вы об этом, я бы вам сказал. Но вы, как вижу, по причинам довольно ничтожным держались от меня подальше, что вам не помешало, однако, подслушивать, с кем и о чем я говорю.
— Ничего я не подслушивал. Все, что я знаю, сказал мне сам Рашула.
— Рашула? — взвизгнул Пайзл. Это ему кажется невероятным, но в общем-то возможным.— Вы, значит, в некотором роде его близкий друг!
— Близкий друг! Великолепно! Вы меня называете его близким другом, хотя на самом деле таковым являетесь сами. И я знаю почему. Вы хотите на свободу, но не сможете отсюда выйти, если он не отречется от своих показаний — денунциаций, как вы их называете. А он в свою очередь не уступает, пока не уступите вы.
— Мне не в чем ему уступать. Рашула был обычным осведомителем правительства, и он донес на меня по его указке, чтобы обезвредить меня политически. Разве вы не попытались бы обезоружить своего противника, обработав для этого его союзника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130