Зачем Розенкранц, когда он с Мачеком и Юришичем затеяли перебранку, воспользовался случаем и улизнул? Рашула подозревает, что Розенкранц был у Пайзла; достаточно веский предлог, чтобы за него уцепиться, тем более сейчас они здесь, у стола одни.
— Но, но,— юлит Розенкранц, покраснев до ушей,
так как он действительно был у Пайзла и хотел сообщить ему о своем окончательном решении, но Пайзл со злорадством извинился и сказал, что поговорит с ним позже. Почему позже?
А из кармана у него торчит грязный конец носового платка. Заметив это, Рашула пристает к Розенкранцу, но напрасно. И чем меньше узнаёт, тем больше озлобляется. Вспомнил он и того мертвеца на льду — случай, который не дает покоя Розенкранцу.
оживляется Рашула, а Розенкранц злится, отвергает инсинуации, будто бы они с Пайзлом договорились о какой-то симуляции. Ерунда. Разве у Рашулы нет других забот, как только обижать его? А вот Мутавца позвали на допрос. Пусть лучше скажет, что он об этом думает.
По мнению Рашулы, между Мутавцем и Розенкранцем нет никакой разницы, оба глупы. Оба, повторяет он громко, а сам прислушивается к Майдаку, который, сидя на дровах с Юришичем, произнес, как ему показалось, его имя.
Так оно и было. Майдак пожаловался Юришичу на Мачека, а Юришич его укорил за то, что он возбуждает Петковича какими-то глупыми гипнозами. Майдак обиделся и сослался на Рашулу, который в гипноз верит. Это удивило Юришича еще и потому, что именно Рашула, как он выпытал у Майдака, уговаривал его дать себя загипнотизировать. Зачем это Рашуле? И зачем в таком случае он хотел, чтобы был загипнотизирован Мутавац? Майдак не сумел объяснить. Он оскорблен предательством Рашулы, но, испугавшись дальнейшего разговора на эту тему, стал смотреть на небо, с которого исчезли облака. В голубом ясном небе, грезилось ему, искрятся и сверкают звезды. Майдак стал размышлять о вселенской гармонии и вдруг оживился.
— Я об этом однажды слышал. Ночью. Стояла осень. Виноград убрали, и сусло уже бродило. Долго смотрел я на звезды, считал их, считал до усталости, и вдруг из далекой тишины до меня донеслось сладкое жужжание, как будто все звезды — пчелы, а небо — улей. И мерещилось, что далеко, далеко пел невидимый хор душ.
— А виноградное сусло, говорите, бродило,— с горечью хмурится Юришич и пристально смотрит на Рашулу.— Безусловно, это не был хор человеческих душ, иначе не было бы гармонии.
— Может быть, это души не тех людей, какими они бывают на земле, а чистые, благородные. Поют души в астральном мире. Я всегда себе ночью представлял звезды как спиритический сеанс душ, а луну — их медиумом.
— Лучше было бы, господин Майдак, чтобы вместо фантазий лунатика вы больше заботились о ваших повседневных делах, не отдавали реальность на откуп тем спекулянтам, что толкутся у стола.
— Человек рождается для свершения своего предназначения, но души людей никогда не вольются в общий хор и не зададут тон вселенской гармонии. А может, вы и правы,— пригорюнился вдруг Майдак. На днях он получил отчаянное письмо (на которое каждый день мучительно собирался ответить), в котором сообщалось, что налоговая инспекция грозится пустить с молотка его лавку.
— Да, вселенская гармония! — отзывается Петкович, вскинув голову и с вызовом глядя на них снизу, со своего места.— Это анархолирика вселенной, и не будет в жизни добра, пока всё не будет анархолирическим. Жизнь должна стать подобной романсу, ха-ха-ха!
Со второго этажа, из женской камеры в конце коридора в эту минуту во двор упал маленький сверток. Упал как раз перед Ферковичем, а тот быстро наклонился, намереваясь тайком сунуть его в карман. Но охранник заметил и пристал к нему: «А ну, покажи!» Отпирается Феркович, ничего, мол, не поднимал. Но охранник силой его обыскал и нашел требуемое — письмо от жены Ферковича. С трудом читает охранник, смеется: «Ха-ха-ха, Ферковичка во что бы то ни стало хочет родить сына, а не дочь!»
— Пусть она идет, куда надо, и с сыном, и с дочерью! — бранится раздраженный Феркович.
— Болтай, да не забалтывайся! — смеется над ним охранник.— Суд предоставит ей право: будешь за ребенка платить алименты. Только успевай платить!
— Ой-ой! Где ты! Ой-ой! — еще громче, может быть, намеренно, поскольку слышала снизу перебранку, запричитала жена Ферковича, словно ее колесовали инквизиторы.
Но прежде этих воплей, как только охранник пристал к Ферковичу, Петкович вздрогнул, захлопнул книгу, вскочил на ноги. Прошелся нервозно. А сейчас, когда охранник умолк, он реагировал на вопли темпераментно и горячо:
— Долой пытки!
Но вопли и стоны быстро прекратились, охранник смущенно пожал плечами, а заколебавшийся было круг заключенных успокоился, что и на Петковича подействовало успокаивающе. Он походил немного, снова сел на свое место и открыл книгу.
Но хотя внешне в круге все кажется тихо, есть там люди, которых ярость рвет на части. Первый среди них Феркович, который силится не обращать внимания на визг жены, но каждый ее крик переворачивает все у него внутри, как раскаленная кочерга. Недалеко перед ним, опять заложив руки за спину, дергается портной Дроб, словно его колют сотни раскаленных игл. Он злится на Рашулу, потому что тот избегает его взгляда. Ты виноват, мошенник, думает он, боишься посмотреть мне в глаза. А если бы ты вернул мне деньги, которые я, честный человек, веря в твою порядочность, вложил в твою страховую компанию, не оказался бы я здесь. Может быть, мне бы и в голову не пришло писать анонимное письмо. А допек меня, обвинив, что спекулирую мертвецами, этот голопузый правительственный подхалим, который уже с раннего утра заглядывает в мою комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130