— Мачек! — рявкает Рашула.
Мачек не обращает внимания. Майдак вырывается, задыхается, протестует. Во дворе грохочут — и здесь, в углу, и там, возле каштана, и даже охранник, призывая Мачека к порядку, смеется.
— Это безобразие! — вмиг подскочив и ударив Мачека по руке, крикнул Рашула, и непонятно, смеется он или на самом деле злится. А он зол и взбешен на Мачека, только не решается из-за этой, в общем-то удачной шутки слишком явно показать свой гнев.
— Безобразие? — вспылил Мачек и посмотрел на Рашулу с удивлением.— Что это за новый патрон объявился у Микадо в вашем лице?
Вырвавшись, Майдак вытащил кукурузный початок изо рта, сплюнул грязь и как раньше, когда его унизили в роли мёдиума, чуть не заплакал.
— У вас нет души...— ничего иного ему, огорченному и потерявшему почву под ногами, в эту минуту не приходило в голову.
Но на него уже никто не смотрит и не слушает. Внимание всех привлек к себе Петкович: он отшатнулся и так замахал руками, что чуть не ударил Мутавца, которому пришлось отскочить в сторону.
— Что вы смеетесь? Вы сумасшедшие, а не я! Довольно вы потешались надо мной! Хватит, не позволю!
Он кричит, и, похоже, слюна брызжет у него изо рта, но губы сухие, они словно опалены огнем. Никогда его не сердили ничьи насмешки. Что это в нем сейчас так изменилось, почему он злится? Именно сейчас, когда над ним никто не смеется!
— Никто над тобой не смеется, Марко,— уверяет его Мачек, предусмотрительно держась подальше от его рук.— Это мы над Микадо потешаемся, над Микадо — не над тобой.
— Здесь нет Микадо,— снова кричит Петкович и переходит на едва слышный шепот.— Микадо, мы когда... Какое там «мы когда», осталось одно «никогда». Никогда больше!
— Что никогда больше? — спрашивает Мачек, совершенно поворачиваясь к Петковичу, потому что с другой стороны за ним наблюдает Рашула, и лицо у него так напряжено, что, кажется, кожа на нем вот-вот лопнет и мясо вывалится наружу, как перья из распоротой подушки.
— Никогда больше,— Рашула медленно подошел к Петковичу и впился взглядом в его глаза,— вы не сможете гипнотизировать Мутавца. Только сегодня. Мутавац ложится в больницу.
— Прошу соблюдать порядок, прошу соблюдать порядок,— продолжает напоминать охранник у ворот, хотя все уже притихли.
Рашула не получает ответа. Внимательно, с тенью печали в глазах вглядывается в него Петкович и закрывает глаза рукой. Он будто утонул в своих мыслях, надолго застыв в таком положении, сохраняя только свое физическое присутствие здесь. И вдруг, словно проснувшись, тихо опускает руку и смотрит. На кого?
— Я знаю,— едва слышно говорит он,— знаю, что он уйдет и никогда не вернется назад. Так же, как ты однажды,— резко повернулся он к Мачеку и широко раскрыл глаза.— Ты ушел от меня рассерженный и никогда больше не был моим другом.
— Когда это я рассердился на тебя? — удивился Мачек.— Никогда, никогда я не переставал быть тебе другом.
— Я знаю,— повторяет Петкович убежденно и протягивает руку.— Когда я отказался продать тебе долговые расписки, а ты обиделся. Но я тебя прощаю, Мачек. Видишь, я не сумасшедший, а так нуждаюсь в друге, который меня не покинет в моем страшном «никогда больше». Да, в друге.
Голос его дрожит, он полон тепла, но и страха, что его оттолкнут. Мачек готов был разыграть роль обиженного, но, окинув взглядом всех вокруг, он только подмигнул, как бы говоря: что мне еще остается? И он пожал протянутую руку Петковича.
— Я тебе друг, Марко.
— Этого недостаточно, Мачек,— проворчал Рашула, взбешенный, что его номер с Петковичем не прошел.— Надо поцеловать его. Иудиным поцелуем доказать дружбу.
— Ты мне не друг,— у Петковича перехватило дыхание, он вырвал руку, замер и словно онемел.
— Это вы-то о Иудином поцелуе? — с изумлением взглянул Мачек на Рашулу, от растерянности он не знал, что ответить Петковичу.— Однако это уж чересчур! Иуда — вы, да, Иуда! — шагнул он к Рашуле, горя желанием расплатиться за все сегодняшние угрозы, которые волновали его все меньше.
— Я никогда не называл себя его другом. Вы бредите,— с оттенком досады смеется Рашула.— Если вы забыли, то не забыли мы. Господин Юришич свидетель, как вы говорили о своем друге, когда его здесь не было.
— А вы? — возмущается Мачек.— Что вы сами говорили о нем все утро? Вы больного человека хотите оставить здесь для того, чтобы... Вам, должно быть, приятно смотреть на его муки?
— Что вы тут сочиняете?
— Я не сочиняю. Поэтому вы и говорили о симуляции, а вот зачем — это ваша тайна, известная вам одному.
— Нет здесь никакой тайны, бедный мой Мачек,— овладел собой Рашула; в присутствии Юришича такой оборот дела ему неприятен.— А если бы, предположим, она была, то вы забываете, что как мой бывший служащий и секретный агент страхового общества вы не обязаны знать все дела своего шефа.
— Я ваш агент? Докажите, докажите!
— Докажу в суде, не здесь. И тут уж все будет без подвоха, не в пример вам. Смешно, будто я кого-то хочу задержать. К сожалению, мое мнение здесь ничего не значит.
— Перестаньте! К чему вы выдумали, что Мутавац отправляется в больницу? Об этом никто ничего не
знает.
Рашула действительно придумал это в последнюю минуту, и теперь ему самому неловко. Но ему не до объяснений.
— Даже если он не отправится в больницу, вы-то уж непременно попадете в другое место,— едва сдерживаясь, чтобы не закричать, подавляя ярость, проговорил Юришич.— Господин Петкович, оставьте этих нелюдей, они вам не друзья! Все, что они говорят, вас совершенно не касается.
Юришич считал, что должен был это сказать, потому что Петкович отшатнулся и весь дрожит, глубокие морщины прорезали его лоб, лицо помрачнело, как грозовая туча, готовая пролить крупные, неторопливые и тяжелые капли дождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130