— Вам, по-моему, так же важно это Куманово, как и мне.
— Этого вы не можете знать,— оскалился Мачек.— Эти настроения вам чужды, потому что вы не интересуетесь политикой.
— Очень мило,— зевнул Рашула,— но когда настроения станут делом политики, это еще лучше. Разве не так? Признайтесь,— хлопнул он Мачека по спине, подсев к нему,— что вы бы предпочли быть в Сербии интендантом, чем героем на фронте.
— Я никогда не стремлюсь быть тем, кем не могу быть.
— Кем же вы не можете быть? Индендантом или героем? Я думаю — ни тем, ни другим. Что касается меня, то, признаюсь, я мог бы быть единственно интендантом, с сознанием, что я работаю умно и что меня никто не обманывает. Вы бы в этом никогда не признались. Охотно верю, что господин Юришич искренне рад победе сербов, но вам, дорогой друг,— он снова зевнул,— вам не могу.
— Я не требую от вас никаких признаний.— Юришич поднял голову, в голосе его чувствовалась страсть.— И лучше вам помолчать. Мы все знаем, на что вы единственно способны. Доказательство тому — случай с женой Мутавца сегодня утром.
Рашула хотел лестью угодить Юришичу, а результат оказался противоположный. Он спокойно зевнул в третий раз.
— Я и сейчас убежден, что Мутавац под одеждой носит какое-то письмо.
— Вы во всем убеждены, даже в том, что Петкович симулянт.
— О, что до этого, так не я, а Мачек об этом заявлял. По этой части обратитесь к нему.
— Я? — словно огретый плетью,. вскочил Мачек, который было уже обрадовался, что Рашула получит по заслугам от Юришича.— Как вы можете, господин Рашула?
— А разве не вы? Не вы ли мне это сказали, там, под каштаном? — резанул по нему угрожающим взглядом Рашула, которого забавляла возможность предназначенный для него удар Юришича направить на Мачека.— Не юлите, признайтесь, что это вы сказали!
Мачек, побледнев и растерявшись, умоляюще смотрит на Розенкранца и Ликотича и даже на Мутавца, как бы ища защиты от выпадов Рашулы. Но все молчат, даже Розенкранц, с которым совсем недавно они говорили о Рашуле в самых отборных выражениях. Обессиленный, молчит и Мачек.
— Так это вы утверждали? — изумился Юришич, он и сам растерялся. Невероятно то, что говорит Рашула. Но почему Мачек так смущен и молчит?
— Да, я в самом деле однажды, но...— Мачек запнулся, ему хотелось вскочить и вцепиться ногтями в лицо Рашулы.
— Признайтесь, Мачек, не испытывайте меня.
Наконец вмешался Розенкранц, как бы желая упрекнуть Мачека, но довольно нерешительно. Он поднялся, чтобы уйти и не участвовать в назревающей ссоре.
— Никаких «но»! Если вы не хотите признаться в этом, значит, вы бы также выкручивались, если бы сцену с Мутавцем устроили вы. Это было ваше предложение.
— Мое? — Мачек побледнел и словно одеревенел.
— Ваше! Ведь вам всегда доставляет удовольствие задирать Мутавца.
— Но это другое...
Юришич сообразил: Мачек неспроста боялся его подозрений. Более того, он помнил недавнее наивное признание Мачека, что тот в своей газете помещал (а наверное, и сам составлял?) рекламу Рашулы, и заподозрил наличие более тесных связей Мачека с аферой страхового общества. Теперь он уверился в этом, а прежнее решение выяснить свои отношения с Мачеком заставило его сейчас сказать:
— Я знаю, это козни Рашулы, господин Мачек. Но скажите ему, что он лжет, скажите! Чего вы боитесь?
— Ничего я не боюсь.
— Так скажите мне, что я вру! — подначивает Рашула.— Скажите, тогда и я вам кое-что скажу, а заодно и Розенкранцу.
— Рашула,— задержался еще на минуту Розенкранц, догадавшись, куда нацелены угрозы Рашулы. Выдавать Мачека не входило в его интересы, да и жаль его немного.
Мачек стоит молча, растерянный, жалкий, не зная, на что решиться. Может, лучше помалкивать и дальше. Взять вину на себя. Таков его удел. Ответственный редактор, он всегда страдал за грехи других, стало быть, и сейчас придется брать на себя грех Рашулы. Лучше это, чем... Пусть лучше Юришич станет его врагом, чем Рашула. Вот почему он вдруг сгорбился и, опустив глаза, глухо выдавил:
— Да, господин Рашула прав. Я его подговорил немножко подшутить над Мутавцем.
— Видите,— победоносно повернулся Рашула к Юришичу.— А вы все хотите свалить на меня, выставить меня зачинщиком.
Юришичу стало противно, он встал бы и ушел, но, взглянув на Мутавца, остался на месте. А тот вытащил картинку, поднес ее к лицу и плачущим дрожащим голосом пытался что-то объяснить.
— Вот, вот, вот что она мне дала, а не... не записку,— захлебываясь, бормотал он, со слезами ожидая, какой эффект произведут его слова. Но все взглянули на него и отвернулись, как будто его и не видели.
— Все равно, кто зачинщик, вы или он. Безусловно, вы! Но это мошенничество! Мошенничество! Посмотрите на этого человека! Жалкий, ушедший в себя, как улитка в раковину, а вы его давите, топчете! Неужели вы думаете, что он не человек? Он больше человек, чем вы все!
— Ответьте ему, Мачек,— усмехается Рашула.
Мачек вытирает пот со лба, покрывший его крупными каплями, словно венцом. Он пожертвовал для Рашулы всем, чем мог. Что еще надо? Он вытаскивает из кармана газету и пялится в нее невидящими глазами.
— Оставьте меня в покое, прошу вас! Довольно, господин Рашула!
— Да и я думаю, что довольно. Дело, пожалуй, ясное даже для господина Юришича.
— Да, мне ясно,— зло бросает Юришич.— Ясно, что все вы, в сущности, хотите обелить себя в случае с Мутавцем и поэтому других забрасываете грязью. Меня все-таки удивляет, господин Мачек, ваша
мягкотелость. Зачем вы позволяете Рашуле так месить вас?
— Я не тесто.
— Сдается мне, тесто вы и есть, и я знаю почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130