Цесарец создает не сатирический образ, хотя ему и присущи сатирические черты, поэтому он большое внимание уделяет биологической основе этого характера. В других случаях, как, например, со Смуджем, когда в нем, сыне торговца, просыпается голос крови и он покидает театр, этот мотив звучит вскользь. В характеристике Панкраца мотив дурной наследственности проявляется не раз, хотя он всегда увязывается с мотивом социальным. Однако в этом образе натуралистические тенденции особенно ощутимы. Цесарец хорошо знал и любил Золя, перевел его роман «Труд». В одном из писем он писал в этой связи: «Когда я сейчас читаю его вновь, а некоторые его произведения я до сих пор не читал, я убеждаюсь в колоссальности, в актуальной колоссальности этого писателя, и у меня возникает неодолимое желание написать о нем эссе... Сейчас его намеренно замалчивают, они имеют на то основания». Несомненно, французский писатель оказал воздействие на Цесарца своим страстным и одновременно скрупулезным изучением разлагающего влияния капитала на человеческие души, коверкающего все человеческие отношения. Золя оказал на него воздействие и своим бесстрашным изображением самых низменных страстей и отвратительных состояний, «тех мучительных сторон правды»,— как назвал это свойство Генрих Манн в своей речи о Золя. У Цесарца влияние Золя чувствуется во все укрепляющейся приверженности тем принципам изображения, согласно которым человек рассматривается в комплексе социальных, психологических и биологических качеств. Там же, где он выделяет биологическое начало, он сознательно акцентирует внимание на бездуховности данного человека, его близости к животному состоянию. Таков «мужик с всклокоченными волосами и злым взглядом», измазанный блевотиной пьяный Краль. Таков и изящно одетый лощеный Панкрац, который уколом иглы будит спящую служанку. Таков и капитан Братич в первом варианте концовки романа, когда он после всех своих громких рассуждений о благородстве коммунистического идеала, о справедливости и о своем желании начать новую жизнь даже не идет, а крадется в публичный дом. Это была последняя точка в характеристике обоих персонажей, сначала поданных как антиподы.
Действительно, капитан Братич появляется в романе как представитель той части интеллигенции, которая понимает несправедливость современного общественного устройства, обладает многими привлекательными чертами и все же оказывается среди пособников врагов народа. Казалось бы, что общего между книжником и добряком Братичем и садистом и невеждой Панкрацем. Но это общее есть. Один охотно, а другой по принуждению служат одному и тому же режиму. Первым эту мысль высказывает Панкрац: «Послушайте, капитан, что бы вы ни говорили, а от меня вы недалеко ушли!» Он поясняет ошарашенному этой мыслью капитану, что из-за своей слабости и нерешительности тот никогда не уйдет в отставку, не женится на любимой женщине иного социального положения, что он донес бы на демонстрацию, не опереди его Панкрац. Правда, не по собственному желанию, а выполняя полученный приказ. Появившись однажды, эта мысль неотступно будет преследовать Братича, возвращаясь к ней, он будет то соглашаться с ней, то ополчаться против нее.
Понимая, что конец романа еще больше закрепляет именно сходство капитана с Панкрацем и усиливает пессимистическое звучание произведения, Цесарец в 1934 году пишет для предполагаемого чешского издания второй вариант заключительной сцены романа. Этот вариант был опубликован в Югославии только в 1959 году. Автор существенно изменил в нем идейную тональность образа капитана, а тем самым и соотношение сил в романе в целом. Капитан встречает двух коммунистов — участников демонстрации — и под влиянием разговора с ними соглашается распространять рабочую газету среди солдат. Приняв наконец решение, с кем он, Братич, по словам писателя, почувствовал себя, «несмотря на свои слабые силы, частицей армии, сражающейся за правду».
Такая переделка концовки романа, видимо, объяснялась теми изменениями, которые произошли в общественной ситуации в стране.
К 1934 году ширится Народный фронт, все чаще объединяются прогрессивные силы против профашистской политики правительственных кругов. Иными словами, возникает историческая возможность именно такой эволюции образа капитана Братича. Может быть, на такое изменение в поведении героя Цесарца натолкнул и роман Ольбрахта «Анна-пролетарка», немецкий перевод которого он прочел в 1930 году и почувствовал свое писательское родство с чешским прозаиком. Роман Ольбрахта завершается сценой рабочей демонстрации, в которой плечом к плечу идут его герои Тоник и Анна. Но если у Ольбрахта такая концовка обусловлена логикой внутреннего развития характеров героев, то у Цесарца такое завершение несет на себе налет заданности и скорее воспринимается как одно из искренних эмоциональных решений Братича, на выполнение которых у него не раз уже не оказывалось сил.
По природе своего писательского дарования Цесарец тяготел к толкованию, объяснению, прямому выявлению смысла, но не всегда находил необходимое равновесие между изображением и истолкованием. Символико-экспрессионистскую палитру первого романа здесь заменяет прямая публицистичность. Ее использование объясняется разными причинами. С одной стороны, чисто художественными — публицистическое начало активно использовалось тогда литературой, особенно революционной, для характеристики сложной политической ситуации, политических позиций персонажей, сути их идеологической борьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130