Видите,— крикнул он,— Мутавац уже собирается плюнуть!
Все опять смеются, смотрят на Мутавца, который как будто нечаянно сполз с доски, лежавшей на козлах. Смотрит так, словно попал в густой туман и не видит дороги. Не видит? Нет. Путь для него ясен. Но все опасения, замутившие его душу после рассказов Рашулы, выросли до чудовищных размеров. Из тумана как призрак выплывает женская тюрьма на Савском шоссе. Это там, возле железной дороги, где года два назад произошло крушение. Он был там, видел разбитые вагоны и кровавые искромсанные трупы. Тупо смотрел он на них, жалел. А из тюрьмы через решетки и стену до него доносились душераздирающие вопли. И кто-то пищал, верно, ребенок. Почему? Как там оказался ребенок? Тогда он не знал, а теперь ему понятно, что это был ребенок какой-то заключенной. И его дитя окажется там? Эта мысль, как бы подсознательно он ни подвергал ее сомнению, сокрушила его. И только одна картина была доступна его пониманию: последние полусознательные конвульсии человека, раздавленного колесами поезда. В памяти всплывают воспоминания, как он с Ольгой ходил на вечернюю службу в женский монастырь. Тогда он убедился, что монахини добры и приветливы. Но никакая доброта не смогла бы освободить от страданий Ольгу, ребенка, если бы они оказались в тюрьме. Но если они не попадут в тюрьму, если все для них кончится благополучно, они все равно осуждены страдать, потому что он тяжело болен и сидит в тюрьме. А если он решится на самоубийство? Мутавац вздрогнул и уже сделал попытку сесть.
Но Наполеон, которого окликнули из проходной, отворил ворота, и этот обыденный факт — открытые ворота, привлек внимание Мутавца. Он еще стоит какое-то время на месте. Ох, если бы сейчас пришла Ольга. Но от нее ни слуху ни духу! Он пристально вглядывается в черную пустоту проходной, вспоминает, как утром здесь появилась Ольга, а вместе с ней и солнце. Завтра она, может быть, опять войдет сюда и останется здесь, а потом ее отправят на Савское шоссе! Нет, нет, она дома, она рожает и через день-другой принесет ему ребенка посмотреть. Береги его, Ольга, как бы хотелось дождаться этого часа, но лучше его не видеть, легче будет умереть!
Береги его... берегись! — твердит его внутренний голос. Но кого? Рашулы? Это ведь только фантом, черный и страшный, уберечься от него — значит исчезнуть совсем! Все для Мутавца потонуло в тумане. Внутри его разверзлась пропасть, все мысли исчезают, бегут, как люди с улицы, когда внезапно хлынет ливень. Крыса выглянула из угла проходной и шмыгнула мимо его ног в тюремный корпус. Наполеон вышел из канцелярии, толкнул его и крикнул:
— Фонарщик, Фонарщик!
— Эй, подожди! — отозвался кто-то из тюремного корпуса.
Мутавац сделал шаг, все, кроме Ликотича, смотрят на него.
— Я думаю,— обращается к Мачеку Ликотич, глядя на шахматную доску,— вы не правы. Я всегда так играл, всегда считал, что рокировка возможна, даже если король уже сделал один ход.
— Да ну вас, вы это Наполеону говорите, а не мне,— резко отвечает Мачек и, отвернувшись от Мутавца, обращается к Рашуле.— Есть же люди, которые дошли до того, что не могут ни рокировку сделать, ни в угол забиться — везде им мат. На их месте я бы лучше убил себя.
— Вы? Так же, как Мутавац на вашем. Если только вас не заставят проглотить все написанные вами статьи.
Между ними завязалась перебранка. Вмешался и Наполеон, дразнивший Ликотича Французским бренди, тот разозлился, вскочил и хотел его схватить. Коротышка мечется угрем, проскальзывает у него между ног. В первый раз к ним подошел Дроб, коротышка пристал и к нему. Но Дроб как жираф склонился над ним, презрительно посмотрел, плюнул и отвернулся.
К тому времени Мутавац дотащился до угла и остановился, испугавшись появления Дроба. Он не ожидал, что встретит кого-то в этой части двора. Но Дроб демонстративно отвернулся от него. Никто даже шагу не сделал за ним вслед. Правда, Рашула и Мачек вроде бы говорили, что ему следует покончить с собой; их желание исполнится, пусть это останется на их совести!
Он медленно ковыляет дальше. Лицо вытянулось, и редкая бороденка кажется еще длиннее. Словно черви свисают с подбородка, они прожорливы и ненасытны. Взор его обращен вниз, тянет к земле невидимая нить. Что-то теплое и тошнотворное подкатило к горлу. Но он не кашляет. Идет, точнее переставляет ноги, тащится вдоль стены, подходит к водопроводной колонке, останавливается, ощупывает веревку.
Ликотич все еще препирается с Наполеоном. Охранник появился в дверях, ругает Наполеона, что не подмел комнату, а тот снова зовет Фонарщика и быстро исчезает в проходной. Мачек утешает Ликотича, Рашула встает из-за стола якобы потянуться, а на самом деле взглянуть из-за угла на Мутавца.
За минуту до этого Мутавац огляделся, обратил внимание на Дроба, который склонился за поленницей, приметил Наполеона и больше никого. Тогда он вытащил складной ножик, дрожащей рукой отрезал веревку и засунул ее в карман штанов. С торчащим из кармана концом веревки добрался до входа, осмотрелся, взглянул на небо. Сквозь решетку подвала шлюха тянет к нему руку, клянчит сигарету. Из-за угла появляется Рашула, но тут же отворачивается в сторону, смеется. Тихая мысль — дали бы хоть спокойно умереть — как холодный нож коснулась сердца Мутавца. Оно сжалось от боли, но одновременно что-то благостное разлилось по всему телу. Он вошел в здание тюрьмы.
На лестнице прямо в лицо ему уставилась чья-то угловатая голова, но и она тут же скользнула мимо него, как призрак в тумане. Чуть повыше, где лестница делает поворот, он споткнулся и упал на руки, поднявшись, засунул их глубоко в карманы и, сжимая в кулаке ножик, скрылся за поворотом лестницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130