Она ведь молодая, мы могли бы сойтись...
— Ей самой неловко будет с вами...
— Это отчего?
Я смутился еще более, не зная, что сказать.
— Она же будет чувствовать неравенство с вами... неловкость... она человек других понятий,—ответил я.
Она как будто удивилась.
— Так разве она так и проживет всю жизнь... одна? — спросила она в недоумении.
— Нет... потом... Я разовью ее... приучу...
Я совсем растерялся. Я так мало заботился об этом покуда!
— Так вы ее учите? Занимаетесь с нею? Чем?
— Всем понемногу,— солгал я, стыдясь признаться, что я почти не занимаюсь с Полей, не могу заниматься.
—Я думаю, вам это очень приятно. Должно быть весело следить, как поднимается, развивается любимый человек. Она, должно быть, вас очень, очень любит?
— О, да,— воскликнул я.— Это добрая, преданная душа!
Она вздохнула.
— И вы, недобрый, не хотите меня свести с нею!.. Ну, право же, я полюбила бы ее, как сестру... Ведь дружна же я с моей Марфушей, а та и совсем примитивный человек... Такие, право, лучше, цельнее нас...
Я поспешил переменить разговор. Но он глубоко запал мне в душу. В самом деле, на что я надеюсь в будущем относительно Поли? Не может же она остаться вечно такой неразвитою, нельзя же вечно прятать ее от людей, стыдясь за ее невежество? Или
я точно смотрю на нее только как на любовницу, от которой, когда она наскучит, можно уйти, жениться на другой? Нет, нет, я должен употребить все усилия, чтобы развить ее, поднять до себя, сделать' достойной занять в моем.доме место жены и хозяйки, за которую я не краснел бы ни перед кем...»
«7 августа. У дяди праздновали день рождения Любы. Народа набралось много, обед был очень оживленный. Как обыкновенно бывает на больших собраниях, мелкие сплетни и будничные дрязги передавались только шепотом, один на один, общий же разговор шел о всяких злобах дня, об общественных вопросах. Как послушаешь всех этих людей — любого делай министром, сажай в парламент. И научились даже воспламеняться и страшные слова пускать в ход. Марья Николаевна и Павлик, сидевшие подле меня, шепотом знакомили меня, между тем, с биографиями ораторов: тот вор, другой мошенник, третий шулер, четвертый — бит, хотя в точности никто не может сказать, за что его били и когда: тогда ли, когда он соблазнил чужую жену, чтобы обобрать ее, или тогда, когда он пустил по миру опекаемых им сирот, или тогда, когда он просто в пьяном виде произвел дебош в клубе. Я заметил Павлику:
— И охота всех этих негодяев принимать!
— А где же найти здесь лучших? — спросил он.— Вон, Слытковы безукоризненно...
— Глупы,— докончил я с улыбкой.
— И честности высокой,— досказал Павлик.... II точно, где же взять этих честных людей?..
Чем больше я присматриваюсь к людям, тем сильнее убеждаюсь в том, что наше время - время двойственности по преимуществу, время крупных умов и мелких душонок, оглушительных фраз и беззвучных обделываний делишек «под шумок», когда невольно удивляешься, узнав, что тот или другой современный «гений» не только не крадет носовых платков и не подсматривает в чужие карты, но даже не берет крупных взяток и не разворовывает общественных сумм. Теперь большинство —моралисты в одну сторону, а в другую кандидаты, если не на скамью подсудимых в окружном суде, то, во всяком случае, в участок для отеческого реприманда и вытрезвления. Научившись громить чужие пороки, мы считаем себя освобожден-
ными от обязанности следить за своею собственною нравственностью. В этом, быть может, главное зло нашей эпохи всяких прелюбодеев мысли на.кафедрах суда, школы, университетов, церкви, литературы... Пророки и, апостолы нашего времени, эти друзья меньшей братьи ездят на рысаках, пьют шампанское, бросают горсти золота на женщин легкого поведения, И бедняк, после встречи с ними, так и остается при том убеждении, что он встретился, по крайней мере, С губернатором, если не с самим министром. Говоря о меньшем брате, они научились уже колотить себя в грудь не хуже любой парижской актрисы с бульварного театра, играющей в мелодраме жертву; встретившись с этим меньшим братом лицом к лицу, они прежде всего зажмут свой нос надушенным платком, чтобы не слышать запаха трудового пота и нищенских онуч. Проповедники воды, пьющие вино сами, гнездятся всюду! Это вера без дел, а такая вера всегда мертва. Говоря это, я, конечно, имею в виду только интеллигенцию в широком смысле слова, а не тех, кто ест хлеб с мякиной, пухнет от голода и покорно ложится под розги, сознавая, что и точно на нем есть еще недоимки. Эти мысли все чаще и чаще приходят мне в голову. Я с каждым днем сознаю все яснее, что это именно та дорожка, на которой легче всего споткнуться. Трапписты повторяют при встрече друг с другом:: помни о смерти; мы должны бы повторять при встрече друг с другом:: —врач, исцелися сам! Для нас это тем нужнее, что у нас нет почти никакого контроля, что нигде не развита так сильно подлая терпимость, как у нас. У нас все еще человека бранят, а «всюду принимают». Вот почему мы и не боимся стоять «в поганой луже»... По поводу этого мне вспомнился один случай. Я сидел в концерте. В одном из антрактов к моей матери и дяде Жаку подошел тучный и обрюзгший, небрежно одетый барин.
— А я только что из суда, сейчас кончилось колеминское дело,— сказал он дяде Жаку, пожимая ему руку.— Вообразите, Колемин почти сух вышел из дела. Это просто возмутительно..
По лицу дяди Жака скользнула странная усмешка.
— Чтобы другим повадно было,— ответил он.
Когда старик отошел, моя мать спросила у дяди:
— Кто это?
— Разве ты не знаешь?
И дядя Жак назвал одну из громких фамилий.
— Содержатель игорного дома и рулетки,— пояснил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67