— проговорила она.— Нельзя сказать ни слова... Это же неделикатно!.. Пора перестать наивничать!..
— Она говорит, что ты дуешься на нее,— пояснили Зина и Люба, не слушая ее замечаний.
— Я? Дуюсь? — он обернулся к Марье Николаевне и проговорил: — За что же я могу дуться на вас, я не понимаю...
— Ах, это они все глупости говорят,— сказала она сконфуженно и тотчас же с напускной бойкостью прибавила:— Впрочем, вы и не поверите им, зная, как я мало обращаю внимания на то, как кто на меня смотрит. Очень мне это нужно!
— Вы вполне правы, я это знаю,— коротко согласился он.
— И потом говорит, что ты рисуешься своими подвигами. Это ты-то! — не унимались молоденькие кузины.
— Подвигами? Какими? — спросил не без удивления Егор Александрович и вопросительно, пристально взглянул на Марью Николаевну, ожидая ответа.
Она побледнела, как полотно; на ее глаза навернулись слезы от досады. Ей стоило немалого труда, чтобы удержаться от крупной ссоры с барышнями Мухортовыми. Она не отвечала ни слова. Ему стало жаль ее, но тем не менее он заметил ей с упреком, хотя мягко и ласково:
— Зачем вы повторяете чужие толки, сознавая всю их пошлость?
Марья Николаевна подняла па пего полные слез глаза, как провинившаяся девочка.
— Не сердитесь на меня,— сказала она задушевно и протянула ему руку.— Я сама не понимаю иногда, что со мной делается... И зачем они это вам сказали? Поссорить хотят с человеком, который...
Она остановилась, точно поперхнувшись. Кузины Егора Александровича бросились ее целовать.
— Милочка, не сердитесь! Это ведь шутка! Разве Егораша рассердился? Да он и не умеет сердиться!
Егор Александрович спокойно заметил: —Я не имею права сердиться на Марью Николаевну.
И, обращаясь к Протасовой, он добавил:
— Мне просто стало больно, что именно вы повторяете эти толки обо мне.
Он поспешил переменить разговор, и через две-три минуты неприятная сцена забылась. К Мухортовым приехал кто-то из соседей, и Егор Александрович совершенно неожиданно остался с глазу на глаз с Протасовой. Она предложила ему пройтись по саду, видимо обрадованная возможностью поговорить с ним . без свидетелей.
— Вы не сердитесь на меня? — спросила она его, идя с ним по тенистой аллее.
— Я? Что вам пришло в голову, Марья Николаевна? Нисколько,— ответил он.
— Мне казалось, что так... или, если не сердитесь, то избегаете меня,— закончила она нерешительно.
— В последнем случае вы, может быть, и правы,— сказал он,— Но в этом пи я, ни вы не виноваты. Если уж пошло на откровенность, то надо договаривать все. Нас с вами поставили в крайне неловкое и нелепое положение.
— Ну, вот глупости! Я знаю, о чем вы говорите!
— Верьте мне, что я не имел на вас никаких видов. Я понимал всю гнусность этих планов, составившихся без моего и без вашего ведома. Правда, была минута, когда я почти согласился. Но...
— Что?
— При встрече с вами я сам устыдился за себя. И знаете, почему?
Он улыбнулся.
— С одной стороны, мне показалось, что я не сумею лгать именно перед вами, с другой — я был убежден, что вы мне прямо в глаза скажете, что я лгу., и скажете ЭТО так, как не говорят в так называемом «обществе» — сгрубите...
Она молчала и о чем-то задумалась. Он продолжал тем же спокойным и веселым тоном:
— Впрочем, мне и не удалось бы посвататься за вас, если бы даже и вздумал, так как вы сами тотчас же отказались от меня, узнав о моих планах,
— Да, мне стало так больно, больно, когда я узнала, что даже вы ищите моей руки, не любя меня,— горячо проговорила она.
Она взглянула па него полным нежности взглядом.
— Вы единственный человек, с которым мне так хорошо,— просто проговорила она.— Это странно, но мне кажется, что мы были друзьями с детства, точно вы мой старший брат. И вдруг вы бы стали свататься
за меня!.. Это было бы низко!.. Нет, нет, я так тогда рассердилась, точно это разрушало мои лучшие верования...
— Увлекающийся вы человек! — улыбнулся Егор Александрович.— Ваши верования в меня составились по двум свиданиям.
— Нет,— ответила она,— даже не по двум свиданиям, а просто как-то по чутью. В обе наши первые встречи мы даже не поговорили толком... Впрочем, о вас мне много говорили до вашего приезда...
— И, конечно, все только хорошее,— прибавил Егор Александрович.— Ведь меня прочили в женихи, и вас нужно было подкупить...
— Нет, я знаю, что о вас говорили правду!
— Обо мне, говоря правду, можно было сказать одно: это добрый человек, потому что ему не с чего быть злым; это честный человек, потому что ему нет нужды быть бесчестным. Это еще не великие заслуги, Марья Николаевна. Ими отличается, или, вернее, сказать, может отличаться большинство сильных мира. Злоба и бесчестность в богатых и сильных — это аномалия, уродство. Правда, эта аномалия встречается часто, но все-таки аномалия... Я ею не страдал, я не был ни злым, ни бесчестным. А вот теперь, когда я стою на пороге к делу, к добыванию хлеба, я сам в своих глазах оказываюсь вполне несостоятельным.
Он заговорил о том, что его теперь тревожило и волновало. Читая и учась много, он менее всего готовился быть сельским хозяином. Присматриваясь теперь к хозяйству дяди и окрестных крупных землевладельцев, . он начал приходить к заключению, что он никогда не будет вообще хозяином. Тут нужно быть кулаком, эксплоататором отчасти, чтобы подешевле добыть рабочих, чтобы заставить их работать неустанно, чтобы держать их в страхе. Тогда получатся и барыши.
— Может быть, даже и в настоящее переходное время есть другой путь для того, чтобы не обижать ни других, ни себя,— прибавил он,— но этого пути я еще не вижу совсем; знаний у меня, может быть, для этого нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67