.. Кого-то выберут в управители... Да, уж нечего сказать, в разор разорили господ. Только разве женитьбой и поправятся...
В это время послышалось легкое сопенье с присвистом. Агафья Прохоровна, круто оборвав речь, взглянула на свою собеседницу: та сладко спала, медленно кивая головой. Агафья Прохоровна с досадой сплюнула и шумно поднялась с места. Софрония проснулась и, сладко зевая,спросила:
— Что, али завтракать звали?
— Ну, да, так тебя и позовут сегодня завтракать. Принц-то, Егор-то Александрович, нашу сестру не любит! — досадливо сказала Агафья Прохоровна. — Так как же? — растерянно спросила Софрония. - А вот погоди, покланяйся Елене Никитишне, чтоб соблаговолила что-нибудь дать...
В эту минуту в комнате послышались шумные шаги, и что-то сильно зазвенело. Обе женщины обернулись разом.
В комнату вошел мальчуган лет двенадцати с под носом. Он почти бросил поднос на стол и, обращаясь к обеим женщинам, резко и грубо сказал:
— Есть принес!
И тотчас же повернулся к ним спиною и вышел.
— А, каков подлец Гришка!.. Есть принес!.. Точно псам каким, прости господи,— воскликнула Агафья Прохоровна, отплевываясь.
— Первые будут последними, а последние первыми, сказал господь наш,— с покорным вздохом произнесла Софрония.— Что ж, пойдем, мать, закусим, а там и соснуть можно до обеда...
— Эк тебя развезло, походя спишь! — сказала Агафья Прохоровна.
— Ночь-то молишься, устанешь тоже,— ответила, позевывая, Софрония.
— Молишься! — проворчала Агафья Прохоровна, враждебно посматривая на нее, точно хотела сказать: «Знаю я, как ты молишься, за десять комнат храп слышен!»
В это время в столовой, отделанной дубом и уставленной цветами, уже сидели за завтраком Мухорто-вы: сама Софья Петровна, очень красивая, видная, хотя уже значительно обрюзгшая женщина лет пятидесяти; ее сын, Егор Александрович, молоденький гвардейский офицер, с тонкими чертами лица, с темно-серыми глазами, с вьющимися темно-русыми волосами, с едва пробивавшимся на верхней губе пушком, и брат ее покойного мужа, Алексей Иванович Мухортов, бывший военный, а теперь агроном и земец, тучный весельчак, переваливший за пятый десяток. На Софье Петровне было шелковое платье
цвета сурового полотна; оно было сшито по последней моде и щедро отделано шелковыми плетеными кружевами под цвет материи; из-под длинного шлейфа с широкими плиссе виднелись густо собранные, ослепительно белые кружева; на гладко, но не без искусства причесанных, сильно уже поседевших волосах, сверх широко заплетенной косы, была накинута косынка из кружев того же цвета, как платье и его отделка; длинные лопасти косынки, спускавшиеся за ушами, ниспадали на- грудь и здесь, связанные крупным бантом, были приколоты изящной брошью, изображавшей пучок колосьев с брильянтами вместо зерен. На Егоре Александровиче был надет щеголеватый белый китель, замечательно ловко охватывавший стройную фигуру молодого гвардейца. Щеголеватость и изящество проглядывало здесь во всем: в наряде хозяев, в украшениях столовой, в сервировке стола, даже в одежде прислуживавшего за столом Прокофья, серьезного и почтенного на вид старика, в белом галстуке, в белых перчатках и в черном фраке, и в одежде Елены Ники-тишны, приготовлявшей на спирту кофе в серебряном кофейнике, одетой в коричневое шерстяное платье с такой же пелеринкой и в белом чепчике с коричневыми шелковыми завязками; ее полную и белую шею охватывал гладкий, белый воротничок, а из-за таких же гладких белых манжет выставлялись выхоленные, мягкие и белые руки. Полную противоположность с этим изяществом, щеголеватостью и степенною сдержанностью представлял только Алексей Иванович Мухортон: это был коротконогий, короткошеий, короткорукий, крайне подвижный толстяк в коротких серых панталонах, вытянутых на коленях и измятых под ко-ленями, и в таком же пиджаке или, как выражается он сам, балахоне, залитом на груди жиром, капавшим во время обедов и завтраков с длинных усов совершенно лысого, вечно жестикулировавшего, вечно покрытого потом, вечно лоснящегося старика.
— Я тебе очень благодарна, Алексис,— говорила протяжно и немного нараспев Софья Петровна,— что ты.тотчас приехал...
— А ты думала, что я приеду, когда светопреставление будет? — ответил Алексей Иванович, засмеявшись жирным, утробным смехом, всколыхавшим его живот.— Дела, так их надо делать скорей...
— О, эти противные дела! — с томным вздохом проговорила Софья Петровна и подняла глаза к потолку.
— Да, как сажа бела,— по-русски заметил Алексей Иванович, махнув рукою.
Разговор велся на французском языке, заметно стеснявшем Алексея Ивановича. Софья Петровна усмехнулась и укоризненно покачала головой.
— Ты неисправим, Алексис,— заметила она.
— Что ж, матушка, что правда, то правда! —сказал толстяк, разводя руками.
— Знаю, что правда,— со вздохом сказала генеральша,— но зачем же людям знать...
— Да, дядя,— вмешался в разговор Егор Александрович,— неужели действительно дела наши уж так безнадежны?..
— Ах ты, фертик! — проговорил по-русски Алексей Иванович и, увидав молящий взгляд Софьи Пет-
ровны, расхохотался и сплюнул.
Генеральша укоризненно покачала головой.
— Неужели так безнадежны,— передразнил дядя племянника, заговорив опять по-французски.— А ты думал, что ты с матушкой мотать будешь, а дела будут, все улучшаться? Нет, брат, нынче не такие времена.- Нынче хочешь жить — умей работать, да так работать... Вот ты посмотри...
Толстяк протянул к племяннику свои руки.
— Когда молотилки рабочие назло.мне стали ломать,— этими руками я и молотил, и дзум рабочим скулы свернул,— пояснил Алексей Иванович, снова прожорливо принимаясь за еду, заткнув за воротник рубашки угол упавшей на его колени салфетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67