Алексей Иванович начал объяснять чуть ли не в сотый раз Протасову, что Мухортово, в сущности, золотое дно, но что для «постановки» его нужно затратить не один десяток тысяч. Поясняя это, Алексей Иванович имел в виду еще раз доказать Протасову, что сделка, то есть брак молодых людей, представляет выгоды для обеих сторон: Протасов даст деньги, Мухортовы поднимут имение. Кроме того, для Протасова имела, конечно, еще большее значение и родственная связь Мухортовых «с дядей Жаком». От «дяди Жака» в значительной степени зависели все коммерческие предприятия Протасова. Старики всесторонне и осмотрительно обсуждали этот вопрос, как будто дело и точно шло не о женитьбе, а о денежной сделке — и только. Жена Алексея Ивановича, Софья Петровна, и Ольга Евгениевна тотчас же после обеда уселись играть в карты. Сын и дочери Алексея Ивановича вдруг куда-то ускользнули, и Егор, Александрович волей-неволей очутился с глазу на глаз с Марьей Николаевной. Ему нужно было быть любезным с молодой девушкой и «подвинуть дело вперед». Это было не особенно легко сделать на этот раз. Марья Николаевна явилась с отцом к Мухортовым в таком настроении, что Егор Александро-
вич сразу вспомнил о том, что эта девушка иногда уходит, как улитка, в свою раковину. Это настроение было заметно не только по выражению ее лица, по ее вялым манерам, но даже и по тому, что она, несмотря на теплый весенний день, куталась в наброшенный на ее плечи тонкий оренбургский платок, точно ее знобило.
— Вам сегодня, кажется, нездоровится? — спросил ее Мухортов, когда они остались вдвоем.
— Мне?.. Нет!—рассеянно ответила она.— Холодно что-то... Это со мной часто бывает... Станет вдруг так скверно па душе, тоскливо... а потом дрожь начинает пробирать... С вами этого не случается?
— Нет.
Они помолчали.
— Пройдемтесь но саду,— предложил Егор Александрович.
Она лениво и апатично поднялась с места и пошла с ним.
— Это с вами и в детстве случалось,— сказал он.— Вы часто у нас то резвились не в меру, то вдруг как-то съеживались, уходили в себя...
Она бросила на него мимолетный взгляд.
— Вы разве это еще помните?— спросила она не без удивления.
— О, как же! — поспешно сказал он и прибавил: — Воспоминание о вас живо сохранилось в моей памяти...
Она грустно остановила его:
— Полноте!.. Зачем фразы! Пи в ком я не оставила живых воспоминаний...
Он хотел что-то возразить, но она прибавила:
— Я слышала от Павлика, Зины и Любы, что вы мягкий и добрый человек, но это вовсе не обязывает вас помнить о девочке, которая только тем и была замечательна, что ее считали та1 ё1еуёе, да называли жалкою...
Он не нашел, что ответить ей; его поразил ее глубоко грустный той, хватавший за сердце. Они прошли несколько времени молча. Она заговорила перзая.
— Как тяжело сознавать с самого детства свое одиночество, свою отчужденность,— проговорила она.— Я никогда никого не любила и всегда чувствовала, что никто не любит меня. Иногда забудешь это
и являешься какой-то дико бесшабашной, а потом опять вспомнится это, и съежишься, уйдешь в себя, пробирает дрожь... Расти без любящей матери — это истинное несчастие для человека... особенно для девушки...
— Но как же вы говорите, что вас никто не любил?—сказал Мухортов.— У вас были отец, тетки, подруги...
Она нетерпеливо пожала плечами.
— Отец — делец; он, может быть, любил бы сына, но меня, дочь,— он почти не обращал на меня внимания; тетки — они, кажется, родились с поврежденными мозгами; подруги же, которых мне давали отец, стремившийся в высший круг, и тетки, не забывшие, что они принадлежат к потомкам хоть и захудалого, но все же древнего рода,— разве эти подруги могли любить дурно воспитанную девочку?..
Она усмехнулась.
— У меня, правда, есть одна подруга, которую я люблю и которая меня любит, но, к несчастию, с ней о многом нельзя говорить; она многого не понимает...
— Кто же это?
— Дочь моей кормилицы, бывшей потом у пас коровницей... Я в детстве любила бегать смотреть, как доят коров, и пить парное молоко... Здесь я познакомилась с дочерью мамки... Она двумя годами старше меня... мы с ней и теперь дружны... Это единственный человек, любящий меня... она и ее сынишко, мой крестник... Она уже три года как замужем...
— Да, это грустно,— сказал Мухортов.— Но ваша жизнь впереди... вы еще полюбите... выйдете замуж...
Он в смущении оборвал речь, казалось, он и сам испугался своих слов, и испугал ими свою собеседницу. По ее лицу скользнула горькая усмешка.
— Замужество в моем положении не что иное, как простая сделка,— ответила она просто.— Я выгодная невеста.
Мухортова точно кольнуло в сердце. Он заметил горячо:
— Так нельзя смотреть! Разве вы не можете полюбить, разве вас не могут полюбить? Если смотреть с вашей точки зрения, то нельзя и верить.
— Я и не верю,— ответила она сухо.
Он растерялся. Для чего это она говорит? Или она поняла его намерение и хочет сразу прекратить всякие искательства с его стороны? Значит, все кончено? сорвалось? Ему было стыдно. Он не привык играть унизительные роли. Они шли и молчали. Это молчание становилось тягостным. Она опять заговорила первая.
— И что хуже, что обиднее всего,— сказала она, и в тоне ее послышались и горечь, и презрение,— так это то, что те, которые сватаются за меня, даже не доставят себе труда сделать так, чтобы я поверила им... Им даже этого не нужно: им нужно взять приданое, а люблю ли я их, доверяю ли я им — им все равно... У меня ведь много уже было женихов: увидит человек раз или два н идет к отцу просить моей руки... Еще счастие, что отец дал мне, наконец, полную свободу...
Мухортов испытывал нечто такое, как будто ему давал кто-то пощечину за пощечиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67