Двести пушек било.
Бесконечные ряды батарей России
Прямо вдаль, как- берега, тянулись, морские.
Прибежал их офицер. Меч его искрится.
Он одним крылом полка повел, будто птица.
И потек из-под крыла сомкнутый пехотный
Строй, как медленный поток слякоти болотной,
В частых искорках штыков. Как коршуны, к бою
Стяги черные ведут роты за собою.
Перед ними, как утес, белый, заостренный,
Словно из морских глубин, – встал редут Ордона.
Тут всего орудий шесть. Дымить и сверкать им!
Столько не срывалось с губ криков и проклятий,
Сколько ран отчаянья не горело в душах,
Сколько ядер и гранат летело из пушек.
Вот граната ворвалась в средину колонны,
Точно так кипит в воде камень раскаленный.
Взрыв! – и вот взлетает вверх шеренга отряда,
И в колонне – пустота, не хватает ряда.
Бомба – издали летит, угрожает, воет.
Словно перед боем бык – злится, землю роет.
Извиваясь, как змея, мчась между рядами,
Грудью бьет, дыханьем жжет, мясо рвет зубами.
Но сама – невидима, чувствуется – в стуке
Наземь падающих тел, в стонах, в смертной муке.
А когда она прожжет все ряды до края
Ангел смерти будто здесь проходил, карая!
Где же царь, который в бой полчища направил?
Может, он под выстрелы и себя подставил?
Нет, за сотни верст сидит он в своей порфире
Самодержец, властелин половины мира.
Сдвинул брови – мчатся вдаль тысячи кибиток;
Подписал – и слезы льют матери убитых;
Глянул – хлещет царский кнут, – что Хива, что Неман!
Царь, ты всемогущ, как бог, и жесток, как демон!
Когда, штык твой увидав, турок еще дышит,
А посольство Франции стопы твои лижет,
Лишь Варшава на тебя смотрит непреклонно
И грозит стащить с твоей головы корону
Ту, в которой Казимир по наследству правил,
Ту, что ты, Василья сын, украв, окровавил.
Глянет царь – у подданных поджилки трясутся,
В гневе царь – придворные испуганно жмутся.
А полки все сыплются. Вера их и слава
Царь. Не в духе он: умрем ему на забаву!
С гор Кавказских генерал с армией отправлен,
Он, как палка палача, верен, прям, исправен.
Вот они – ура! ура! – во рвах появились,
На фашины вот уже грудью навалились.
Вот чернеют на валу, лезут к палисадам,
Еще светится редут под огненным градом
Красный в черном. Точно так в муравьиной куче
Бьется бабочка, – вокруг муравьи, как тучи;
Ей конец. Так и редут. Смолкнул. Или это
Смолк последней пушки ствол, сорванный с лафета?
Смолк последний бомбардир? Порох кровью залит?..
Все погасло. Русские – загражденья валят,
Ружья где? На них пришлось в этот день работы
Больше, чем на всех смотрах в княжеские годы.
Ясно, почему молчат. Мне не раз встречалась
Горстка наших, что с толпой москалей сражалась,
Когда "пли" и "заряжай" сутки не смолкало,
Когда горло дым душил, рука отекала,
Когда слышали стрелки команду часами
И уже вели огонь без команды, сами.
Наконец, без памяти, без соображенья,
Словно мельница, солдат делает движенья: .
К глазу от ноги – ружье и к ноге от глаза.
Вот он хочет взять патрон и не ждет отказа,
Но солдатский патронташ пуст. Солдат бледнеет:
Что теперь с пустым ружьем сделать он сумеет?
Руку жжет ему оно. Выходов других нет,
Выпустил ружье, упал. Не добьют – сам стихнет.
Так я думал, а враги лезли по окопам,
Как ползут на свежий труп черви плотным скопом.
Свет померк в моих глазах. Слезы утирая,
Слышал я – мой генерал шепчет мне, взирая
Вдаль в подзорную трубу с моего оплечья
На редут, где близилась роковая встреча.
Наконец он молвил: – Все! – Из-под трубки зоркой
Несколько упало слез. – Друг! – он молвил горько;
Зорче стекол юный взор, посмотри, там – с краю
Не Ордон ли? Ведь его знаешь ты? – О, знаю!
Среди пушек он стоял, командуя ими.
Пусть он скрыт – я разыщу спрятанного в дыме.
В дымных клубах видел я, как мелькала часто
Смелая его рука, поднятая властно.
Вот, как молния из туч вырваться стремится,
Ею машет он, грозит, в ней фитиль дымится.
Вот он схвачен, нет, в окоп прыгнул, чтоб не сдаться…~
Генерал сказал: – Добро! Он живым не дастся!
Вдруг сверкнуло. Тишина… И – раскат стогромый!
Гору вырванной земли поднял взрыв огромный.
Пунцси подскочили вверх и, как после залпа,
Откатились. Фитили от толчков внезапных
Не попали по местам. Хлынул дым кипучий
Прямо к нам и окружил нас тяжелой тучей.
Вкруг не видно ничего. Только вспышки взрывов…
Дождь песка опал. Редел дым неторопливо.
На редут я посмотрел: валы, палисады,
Пушки, горсточки солдат и врагов отряды
Все исчезло, словно сон. Всех похоронила
Эта груда праха, как братская могила.
Защищавшиеся там с нападавшим вместе
Заключили вечный мир, в первый раз – по чести.
И пускай московский царь мертвым встать прикажет
Души русские царю наотрез откажут.
Сколько там имен и тел, взрывом погребенных!
Где их души? Знаю лишь, где душа Ордона.
Он – окопный праведник! Подвиг разрушенья
В правом деле свят, как свят подвиг сотворенья!
Бог сказал: "Да будет!", бог скажет и: "Да сгинет!"
Если вера с вольностью этот мир покинет,
Если землю деспотизм и гордыня злая,
Как редут Ордона, всю займут, затопляя,
Победителей казня, их мольбам не внемля,
Бог, как свой редут Ордон, взорвет свою землю.
[23 июня 1832 г.]
[ПЕСНЬ СОЛДАТА]
Дай-ка горницу другую,
В той не спится до зари!
В окна видно мостовую,
Мимо скачут почтари;
Режет по сердцу, не скрою,
Звук рожка в тиши ночной,
Как сигнал: "По коням! К бою!.."
До утра я сам не свой.
Чуть сомкнутся веки, снова
Снятся кони у костров,
Знамя, крики часового,
Песни наших храбрецов.
Сразу сон с меня сгоняет
Мой капрал. Уже заря.
Он в плечо меня толкает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64