Она насторожилась, красивые дуги бровей приподнялись на середину лба.
- Ты это к чему?
Я выключил комп, поднялся. Мне, чтобы одеться, достаточно вылезти из домашних тапочек и сунуть ноги в туфли. Проделав все это, я обнял ее сзади, поцеловал в макушку, как раз на уровне моих губ, сказал ласково:
- Ты хоть и злобная, но я люблю тебя, зверушка.
- Это ты злобный!
- Нет ты. Ты с меня одеяло стаскивала.
- А ты лягался!
- Я? Да никогда в жизни! А вот ты…
Она вывернулась, снова принялась приглаживать на бедрах платье, подтягивать живот и приподниматься, так все женщины выглядят более стройными.
- Идем? - спросил я.
Не отвечая, она тщательно подкрашивала губы, вытягивая их трубочкой. Лицо очень серьезное, сосредоточенное, будто делает сложнейшую операцию на мозге, даже не дышит, а когда оторвала от губ эту липкую красную палочку, сосредоточенно пошлепала ими, разминая комья и заделывая микроскопические щели, подвигала во все стороны, то сжимая в старческий жемок, то раскрывая на поллица.
- Готова. - сообщила она. - Видишь, как быстро?
- Вижу, - ответил я и снова чмокнул ее в макушку. - Пойдем, не люблю опаздывать.
- Женщине прилично опоздать на четверть часа!
- Зато неприлично мужчине, - возразил я. - А по нас определяют, кто в доме главный.
- Определяют, - отпарировала она, - насколько ты добрый! Уступчивый. А если вовремя, значит - зверь, садюга, железный кулак. Бьешь меня смертным боем, тиранишь…
На выходе из подъезда, солнце ударило в глаза с такой силой, что Кристина ойкнула и поспешно одела широкие, на поллица, очки: нет морщинкам у глаз. Люди впереди почему-то сходят с тротуара, обходят по проезжей, рискуя угодить под автомобили. Кристина испуганно ухватила меня за руку. Посреди тротуара в желтозеленой луже грязи барахтается, пытаясь подняться, вдрызг пьяный мужик в рваной одежде. Небритый, слюни и сопли выползают толстыми зелеными гусеницами, глупо улыбается, а второй, такой же, но чуть трезвее, пытается поднять дружка, то и дело падает, стукается распухшей мордой об асфальт, пачкается в этой грязи… что вовсе не грязь, а то, что выползает из их промокших отяжелевших штанов, заполняя воздух удушливой вонью.
У первого кровь на брови, на затылке слиплись волосы, будто крашеные, у второго ссадины на морде, на локтях, на кулаках. Первый громко и дико заорал похабную песню, всю из мата, второй хихикал и снова тянул его то за руку, то за плечо, уговаривал встать и пойти к Маньке, которую поставят на четыре кости…
Тротуар подле домов узок за счет дороги для машин, мы с Кристиной тоже соступили на проезжую часть. Тротуар залит жидким дерьмом на всю ширину, от обоих пахнуло густой вонью застоявшейся мочи, блевотины и чего-то омерзительно кислого. Кристина побледнела, едва сдерживает тошноту. Первый хрипло вопил похабщину, второй увидел нас и заорал:
- Люди!.. Помогите!.. Помогите поднять Ваську…
Мы поспешно огибали их по проезжей части дороги, сзади раздраженно гуднула машина. Пьяный орал все громче:
- Люди!.. Вы же хрестьяне?.. Помогите… ха-ха.. поднять… гыгы… поднять… мать-перемать…
Мы торопливо выскочили снова на асфальт, сердце мое колотится, кровь бросилась в голову. Не выношу, когда грязный мат направлен на женщин, а он весь попадает в них, если женщины слышат.
За спиной еще долго раздавались пьяные вопли: то дикарски ликующие, то гневные, все перемежается матом, а волна омерзительной вони догоняла нас с порывами ветерка еще несколько раз. Уж и не знаю, чем можно так обосраться, что за дерьмо пропитало штаны и вытекло на тротуар, залив до самого бордюра, эти двое не сидят на диете, как проклинаемые ими миллионеры, что вкалывают с утра до вечера…
Кристина часто дышала, я все ускорял шаг, наконец дом величаво повернулся и, как могучий ледник, отрезал от того мира. Двое дворников в оранжевых, словно революционеры из Украины, комбинезонах старательно собирают мусор, у нас не принято бросать его в урну, хотя та в двух шагах, проехала поливальная машина, тугие струи сбили грязь с проезжей части, грязная вода побежала под бордюром.
На этой стороне дома просторная стоянка, правда, по праву самозахвата: владельцев машин оказалось больше, чем любителей сокращать дорогу через газон, так что все наши машины здесь. Я работаю простым ремонтником бытовой техники, но на тойоту хватило. Я отыскал ее взглядом в тесном ряду припаркованных на газоне машин. Подержанная, с левым рулем, зато всего за тысячу баксов, в то время как новенькие отечественные вдвое дороже, а качество почти то же.
Я старался думать о том, куда едем, но в душе поднимается жестокое, мстительное: убивал бы! Убивал бы всю эту мразь, которую мы, оказывается, по своей гуманности должны всякий раз вытаскивать из дерьма, обмывать и снова выпускать на улицу, чтобы они снова срали, били стекла, ломали все, что можно испортить, воровали, травились наркотиками и приучали к наркотикам школьников…
Кристина взглянула с испугом, пальцы тряхнули меня за руку.
- Успокойся!.. Весь горишь. Что делать, Россия в самом деле спивается, это не газеты придумали…
Я прошипел зло:
- Да и хрен с нею! Пусть спивается. Пусть подыхает… эта Россия! А мы с тобой - разве не Россия? Мы ж не спиваемся?
Они прижалась ко мне, успокаивая, заставляя расслабить застывшие, как камень, мускулы. В голове стучит злое: хрен с нею, с такой Россией. Пусть дохнет такая Россия. Я ей даже помогу сдохнуть хорошим ударом по голове, чтобы сдыхала быстрее. Но сдохнет та Россия, пьяная и обосраная, барахтающаяся в собственной блевотине. Останется эта, что работает, трудится, учится, карабкается к знаниям, приобретает вторую специальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21