— Вспомнила... Когда-то меня маленькой взяли на римскую виллу. Там у входа, я хорошо помню... Да, у самого входа я наткнулась на статую их бога! Не помню, какого. У них они все мускулистые, с красивыми телами. Так вот этот конюх... гм... как будто с него лепили ту статую. Точнее, вырубили. У них все статуи из белого мрамора.
Служанки захихикали. Фелиция прикрикнула, их пальцы быстрее забегали по шерстяной нити, но девушки то и дело поглядывали во двор.
Клотильда хитро взглянула на Лютецию. Голосок служанки стал таинственным:
— Госпожа, а как вы думаете?
— О чем?
— Ну, — сказала Клотильда смущенно. Хозяйка не обязана думать об этом конюхе, как простая служанка. — Кто этот человек... Что с ним случилось? Неужто, в самом деле, можно так стукнуть по голове, что череп цел, а вся память оттуда вылетит?
Лютеция сказала холодновато:
— Не знаю, я не воин. Я бы скорее предположила, что какая-то женщина ему настолько вскружила голову, что он ее потерял вовсе.
— Женщину? — не поняла Клотильда
— Женщину, глупенькая. А голову... Голову потерял свою. И свой разум.
— А такое бывает? — воскликнула Клотильда.
— Дядя рассказывал... — голос Лютеции стал тихим, глаза заволокло мечтательной дымкой. — Бывает любовь... Тогда человек бросает все... что у него есть, снимает свои одежды правителя...
— Даже правителя?
— Не перебивай! Так интереснее.
— Молчу-молчу. С одеждами правителя — да, интереснее.
— Снимает одежды и уходит в дальние страны.
— Дальние страны... Как интересно! Это мы — дальние страны? Рассказывайте, госпожа, рассказывайте!..
Но Лютеция спохватилась, лицо стало строгим и надменным. Клотильда поспешно уткнулась в работу.
Долм осмотрел коней с одобрением, кивнул:
— Говорят, не помнишь, кем был?
— Не помню.
— Так я тебе скажу, — сказал Долм.
— Кем?
— Хорошим конюхом, — заявил Долм. — Ты знаешь, как смотреть за ними. Я тебя даже не учил, как замазывать трещины в копытах, ты сам додумался. Или знал?
Фарамунд призадумался, но в черепе оставалось пусто как на пепелище.
— Не помню. Ничего не помню!
Долм смотрел оценивающе, даже отступил на шаг, чтобы оглядеть странного человека с головы до ног. А чтобы посмотреть на его плечи, отступить надо было обязательно, да еще и повернуть голову сперва в одну сторону, потом в другую.
— А верхом ты ездил?
— Не помню, — ответил Фарамунд убито.
— Ладно, — сказал Долм со смешком, — это мы сейчас увидим.
— Как?
— Почему бы тебе не попробовать сесть верхом? Прокатись чуть по двору! Может быть, что-то вспомнишь.
Кони вскинули головы, на Фарамунда из каждого стойла смотрели добрые коричневые глаза. Он любил коней, они его знали и любили. Долм, похоже, нарочито не сказал, на какого коня можно сесть.
Фарамунд остановился возле могучего вороного жеребца. Тот вскинул голову, мощные челюсти все еще перетирали отборный овес. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Фарамунд ощутил толчок в груди.
Долм вытаращил глаза, когда Фарамунд вывел жеребца:
— Ты что? Сесть на этого зверя?
— А что, скинет?
— Не обязательно, — ответил Долм, он широко улыбался, — но и слушаться не станет. Он знает только самого хозяина...
Фарамунд быстро оседлал, его пальцы ласково коснулись подрагивающей кожи умного сильного зверя. Долм ахнул, когда этот человек вскочил в седло, не коснувшись стремени.
Жеребец дико заржал, то ли от изумления, то ли оскорбившись, поднялся на дыбы. Крепкие копыта замолотили по воздуху с такой силой, что разбили бы любые черепа вместе со шлемами.
— Останови!..
Фарамунд услышал далекий удаляющийся крик. Мимо мелькали стены. Далеко впереди блеснул свет, ворота распахнуты, в бург медленно заезжает повозка.
Он успел увидеть насмерть перепуганное лицо, вскинутые руки, словно возница защищался от призрака. Конь каким-то чудом перемахнул наискось повозку, под копытами загремела сухая, утрамбованная колесами земля.
Ветерок превратился в сильный встречный ветер. Копыта стучали часто, стук перешел в мелкую дробь, словно из порванного мешка сыпался сухой горох.
Он ощутил, что конь слушается, и что, самое дивное, он сидит на нем так, как будто родился и жил в седле. А этот могучий зверь несется уже как птица над землей, словно огромный стриж! Ветер свистит в ушах, треплет волосы, а грудь разбухает, то ли раздуваемая ветром, то ли потому, что изнутри рвется неведомое ликование...
Дурацкое ликование, ведь он раб, он слуга этих людей, но почему так счастлив, так безумно рад, что земля несется навстречу, исчезает за спиной, ветер уже не треплет волосы, а дергает, далекий горизонт приближается быстро! Оттуда появляются дома и деревья, но дальше еще мир, еще люди, еще неведомые страны, еще Неведомое...
Он внезапно заорал, завопил, даже пытался свистеть, но воздух раздувал рот и выворачивал губы, вбивал свист обратно. Ноги напряглись, он чувствовал, что вот-вот взлетит в небеса, что с ним творится нечто неведомое, непонятное...
Конь начал хрипеть, с удил срывались клочья желтой пены. Он сам хотел мчаться и мчаться, но бока покрылись мылом, раздувались часто и бурно, словно жабры у выброшенной на берег рыбы.
Долм вскочил с бревна, едва заслышал стук копыт. Лицо его было бледным, в глазах страх.
— Цел? — вскрикнул он. — Конь цел?
— В порядке, — прохрипел Фарамунд. Его раскачивало в седле от усталости. — Он как ветер...
— Еще бы! Это же конь Свена! Если бы с ним что случилось, хозяин бы нам обоим головы снял...
Фарамунд не слез, а сполз по мокрому боку измученного животного. Долм подхватил под уздцы, бегом повел по кругу, охлаждая, не давая запалиться дорогому жеребцу. Когда он, сделав круг, приблизился, Фарамунд спросил сипло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23