И боязнь уходила из душ, и к Средиземью стремились сердца, и уже
не таким страшным им казался Мелькор. Светилась песнь, и создавала она -
мысль. Но встал Манве, и внезапно Золотоокий увидел его перекошенное лицо
и страшные глаза. Король Мира схватил Майя за плечи, и хватка его была
жестче орлиных когтей. Он швырнул Золотоокого наземь, и прорычал:
- Ты! Ничтожество, тварь... Как смеешь... Продался Врагу!
Дыхание Манве было хриплым, лицо его побагровело. Наверно, он ударил
бы Майя, но Варда остановила его.
- Успокойся. Он только Майя, и слаб душой. А Мелькор искушен во лжи и
злых наваждениях. - Ласковым был ее голос, но недобрым - ее взгляд.
Манве снова сел.
- Иди, - сурово сказал он. - Пусть Ирмо снами изгонит злые чары из
души твоей. Ступай! А вы, - он обвел взглядом всех остальных, - запомните:
коварен Враг, и ложь его совращает и мудрейших! Но тот, - он возвысил
голос, - кто поддастся искушению, будет наказан, как отступник! Запомните
это!

В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Ему было горько и
больно; он не мог понять - за что? Не мог поверить словам Манве - "Все это
наваждение; Тьма это зло, и за Тьмой - пустота." "Но я же видел, я видел!"
- мучительно-болезненно повторял он, сжимая руками голову, и слезы обиды
текли по его щекам. Кто-то легко коснулся его плеча. Золотоокий обернулся
- сзади стоял его давний друг, ученик Ирмо. Его называли по-разному:
Мастер Наваждений, Мечтатель, Выдумщик, Чародей. И все это было правдой.
Он такой и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И
сейчас Золотоокий смутно видел его в мягком сумраке садов. Только глаза -
завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но неуловимой
была эта улыбка на красивом лице, смутном в тени темного облака волос. Его
одежды были мягко-серыми, но в складках они мерцали бледным золотом и
темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и в его мозгу вспыхнуло новое
слово - _А_й_о_, и это слово значило все, чем был ученик Ирмо.
- Что случилось? - спросил он, и голос его был глубок и мягок.
- Мне не верят, - со вздохом, похожим на всхлип, сказал Золотоокий.
- Расскажи, - попросил Айо, и Золотоокий заговорил - с болью, с
обидой, словно исповедуясь. И, когда он закончил, Айо положил ему руки на
плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза Золотоокого, и лицо его в
этот миг стало определенным - необыкновенно красивым и чарующим.
- Это не наваждение, поверь мне. Это не наваждение. Я-то знаю, что
есть наваждение, а что - истина.
- Но почему тогда?
- Я не знаю. Надо подумать. Надо увидеть мне самому...
- Но я... - он не договорил.
Айо коснулся рукой его лба и властно сказал:
- Спи.
И Золотоокий тихо опустился на землю; веки его словно налились
свинцом, голова упала на плечо... Он спал.

Сказала Йаванна, горько плача:
- Неужели все, что делала я, погибло? Неужели прекрасные Дети
Илуватара очнутся в пустой и страшной земле?
И встала ее ученица, по имени Весенний Лист.
- Госпожа, позволь мне посетить Сирые Земли. Я посмотрю на то, что
осталось там, и расскажу тебе.
На то согласилась Йаванна, и Весенний Лист ушла во тьму.

Почва под ногами была мягкой и еще теплой, ибо ее покрывал толстый
слой извергнутого вулканами пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту
живую новую землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь
опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире свое
искусство. Соблазн был велик. С одной стороны, следовало, конечно,
вернуться в Валинор и рассказать о пустоте и сирости Арды, а с другой -
очень хотелось сделать что-нибудь самой, пока некому запретить или
указать, что делать... Очень хотелось. И она подумала - не будет большой
беды, если я задержусь. Совсем немножко, никто и не заметит. Она не
думала, что сейчас идет путем Черного Валы - пытается создать свое. Она не
осознала, что видит. Видит там, где видеть не должна, потому, что в
Средиземьи - тьма, и она знала это, а во тьме видеть невозможно. Но сейчас
ей было не до того. Она слушала землю. А та ждала семян. И Весенний Лист
прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала
- значит, не все погибло, когда Светильники рухнули. То, что было способно
жить в новом мире - выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой рассыпчатой
земли, и была она черной, как Тьма и, как Тьма, таила в себе жизнь. И
Весенний Лист пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце и Луну,
Звезды - но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. Да и не
могла она осознать этого - пока. А все росло, тянулось к небу, и, вместе с
деревьями и травами, поднимался к небу ее взгляд. И забыла она о Валиноре,
захваченная красотой живого мира.
И все же скучно было ей одной. И потому появились в мире поющие
деревья и говорящие цветы, цветы, что поворачивали свои головки к Солнцу
всегда, даже в пасмурный день. И были цветы, что раскрывались только
ночью, не вынося Солнца, но приветствуя Луну. Были цветы, что зацветают
только в избранный день, в избранный час - и не каждый год случалось
такое. Ночью Колдовства она шла среди светящихся зловеще-алым цветков
папоротника, что были ею наделены спящей душой, способной исполнять
желания. Но такое бывало лишь в избранный час. Со дна прудов всплывали
серебряные кувшинки и мерно качались на черной воде, и она шла в венке из
огромных подводных цветов. Она давала души растениям, и они говорили с
нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51