Впрочем, те, кого мы сегодня встретили, не такие уж богатеи!
– Я бы не сказала, что они выглядят нищими! Они не прогуливаются в лохмотьях, как ты и я!
– Средний класс, вот как они называются по-настоящему! У себя дома они считаются такими же бедняками, как мы с тобой. Бедняки, у которых есть чековая книжка, но нет денег в банке. Понимаешь?
– Ты научил меня читать и писать, – сухо отвечает Ана Пауча. – Теперь я понимаю все.
По мере того как они продвигаются на Север и пересекают Кастильское плато, крестьяне и другие деревенские жители становятся все более неприветливыми, все менее щедрыми. Они в этом не виноваты, говорит калека, конечно, земля у них есть, но земля лишенная воды, обычно бывает бесплодной, на ней пасутся бесчисленные стада овец, которые под корень выщипывают жнивье, и она становится еще суше. В былые времена, объясняет слепой, плато, весь этот край, был покрыт лесами. Говорили, что птичка могла перелететь с Севера на Юг, перепархивая с ветки на ветку. Потом сюда привезли мериносов – овец, шерсть которых особенно ценится. Но только там, где они проходят, не остается больше ничего: они, словно саранча, под корень уничтожают все. Настоящее бедствие. И вот результат: распрекрасная Кастилия и ее жители.
Они не вступают в разговоры, эти кастильцы, а просто указывают рукой на ближайшую деревню, и они не любят романсов слепого. Городские истории, какими бы трагичными, какими бы трогательными они ни были, не трогают их сердца. У всех у них есть племянник или какой-нибудь другой близкий родственник, который учится или служит в Мадриде или в Саламанке, и он уже рассказал им все, что положено знать об этих далекий городах: об изнасилованиях, о вооруженных ограблениях банков и поездов, о подвесных мостах и метро. Несмотря на то что у слепого репертуар на все вкусы, здесь ему делать нечего. Карманы не раскрываются, курятники запираются, съестное прячется. Единственное, что кастильцы делают охотно, – это указывают, где находится источник. «Там, среди тополей», – говорят они без малейшей насмешки. И снова погружаются в свою вековую спячку.
Суровая страна, суровые земля и люди. Иногда Ана Пауча и калека вынуждены, если представляется такая возможность, красть немного фруктов и овощей, и тогда вслед за ними, надрывно лая, гонятся собаки, кусая их за щиколотки. И вот наступает день, когда старая Ана Пауча принимает героическое решение: они съедят ее сдобный, очень сладкий хлебец с миндалем и анисом. Настоящее пирожное, утверждает она.
Тяжелое молчание нависает над ними. Когда слепой вновь обретает дар речи, он, поглаживая узелок, тесно прижатый к животу Аны-нет говорит:
– Это священный хлеб. Не надо его трогать. Пойдем лучше под дубы. Соберем там желудей.
– Словно свиньи.
– Ты еще не узнала, каков удел человеческий? Погоди. Узнаешь.
Известно, что голод делает хриплыми самые чистые, самые звонкие голоса. Именно таким хриплым (можно было бы сказать, изголодавшимся) голосом слепой певец после двух дней упорного молчания обращается к Ане Пауче.
– Ана Пауча, я научил тебя читать и писать, чтобы ты могла узнать нищету своей страны, ведь это и твоя нищета. Существует две нищеты: нищета в рубище и благородная нищета. Малая и великая. Тебе ведомы они обе. Ты в них – исток и устье. Ведь это в расчете на тебя все было сделано, все предусмотрено: свести тебя с жизнью – и в то же время помешать соединиться с ней. Ты самое законченное создание этого вопиющего противоречия. Ты в некотором роде посвященная, и, стало быть, я могу обнажить перед тобой этого явления, ставшего естественным, симбиоза той и другой нищеты, который можно было бы назвать благородством в рубище.
Гитара звучит в тон голосу калеки, звук выходит из самой глубины ее чрева. Голос дерева, забыв всю музыкальную культуру и изысканность своих нот и аккордов, становится каким-то утробным.
Они втроем (старая женщина, калека музыкант и видавшая виды гитара) бредут по берегу кастильской реки, светлой и студеной, которая лениво катит свои волны между тополями, березами, эвкалиптами, где в томной тени прячутся болотные птицы, серебристые рыбы, опавшие листья и оголенные ветви деревьев (оттого что им не хватает моря), надменные нарциссы, заросли сине-зеленого камыша, где мелодично поет ветер, а на болотах сражаются бессловесные ужи, где быки тайно грезят о красных реках и летают стрекозы.
– Эта река называется Тормес, она занимает значительное место в испанской поэзии и плутовском романе. Ты знала это?
– Не знала, – скрепя сердце отвечает Ана – нет.
С немалым упреком своему спутнику она низко опускает голову. Ана Пауча, маленькая андалусская невежда.
– Все самое благородное и самое плачевное в истории нашей страны произошло здесь. Здесь оно закалилось, как раскаленное добела железо, которое опускают в ледяную воду, чтобы оно стало шпагой. Бесплодная кастильская красавица могла бы выбрать эти воды, чтобы искупаться в них… и превратиться в нимфу. Ты улавливаешь мою мысль?
– Конечно! – в досаде, словно ее оскорбили, с некоторым вызовом восклицает Ана Пауча. – Ты хочешь сказать, что мы находимся у колыбельной всей нашей культуры, или, если сказать иначе, у колыбели всей нашей тоски.
– Вот именно! – хором вскричали калека и его гитара. – Ана – ясновидящая! Ана – ясная! Ана-наконец-то просвещенная!
Все существо Аны Паучи наполняется радостью. Законной радостью, которая питает ее и каким-то чудесным образом заставляет забыть о пустом желудке.
– Ана, город, который ты видишь перед собой, с сотней позолоченных каменных куполов, сам ставший за века цвета охры от кастильского солнца и влаги, поднимающейся от вод Тормеса, называется Саламанка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72