С того дня она больше не желала знать, что было написано в других письмах, которые приходили от сына потом. Оны полны такой же нелепицы, говорила она себе. В глубине души Ана-упрямица так никогда и не приняла пожизненное заключение своего малыша, потому что это означало бы признать свою смерть. Конечно, при других обстоятельствах она бы просто проглатывала письма, которые сын каждый год писал ей ко дню рождения… если бы умела читать. Пришла пора, думает она, взглянуть правде в глаза. Раз и навсегда.
– Твоя правда, бабуля, очень проста. Нужно, чтобы ты начала жить. Вот в чем твоя правда.
С этими словами калека резко ударяет по струнам своей гитары. Ана Пауча молча улыбается. Ее сердце заполняет нежность, как в те времена, когда она была совсем юной девушкой.
Чтобы разжечь на ночь костер, Ана Пауча ищет хворост, тащит его к их случайному прибежищу. Калека ломает сучья о колени, все время ворча, что силы уже не те, что в молодости. Но Ана Пауча знает: он еще полон сил, она без опаски может опереться на его руку. Ведь в общем-то она только направляет шаги слепого, а он чуть ли не на себе тащит ее вперед.
На сухой земле в тени деревьев, на остывшем пепле случайного костра слепой своей белой палкой рисует буквы и слова, чтобы научить им Ану. Он становится старшим. Она – младшей. Однажды вечером после неожиданно налетевшей грозы, которая смочила почву, Ана Пауча впервые в своей жизни, глубоко врезаясь палкой в землю, пишет слово любовь. Дождевая вода тут же превращает это слово в чудесный ручеек. Ручеек любви, в котором, точно в зеркале, любуется собой вновь выглянувшее солнце.
Эта странная пара, которую люди принимают за мать и сына, иногда отдаляется от железной дороги, идет по шоссе, по тропинкам, где ходят мулы и козы, от деревни к деревне, но всегда – на Север. Слепой – безошибочный комплекс и верный будильник. Он берет правильное направление не колеблясь, не задавая вопросов, не ссылаясь ни на линию горизонта, ни на стаю ласточек, которые неудержимо устремляются к Африке. Его горизонт – это его внутренний мир. Он нутром чувствует все четыре стороны света. Заточенный в своем мраке, он чтобы жить, должен ощущать границы необъятных просторов. Он инстинктивно, по запаху, распознает любой ветер, предсказывая, несет ли он дождь или пыльную бурю, угадывает, в какой деревне им перепадут остатки барана, свиньи или птичьи потроха. Но, самое главное, он точно знает, где находится Север.
Он не носит темных очков. Он носит свою слепоту, словно она для него естественное состояние. Ана Пауча часто смотрит на его лицо и однажды замечает маленькие шрамы вокруг его век.
– Это у тебя от рождения?
– Нет.
– Значит ты перенес операцию. У тебя остались шрамы.
– Это от взрыва мины. Слепым меня сделала война.
Ана Пауча вздыхает и не произносит больше не слова.
Они продолжают свой путь, их дни наполнены звуками гитары и мольбой о подаянии. Каждый прижимает к себе все свое достояние: он – гитару, она – узелок.
Уроки письмо и чтения, а также романсы слепого то и дело прерывают приступы кашля, раздирая его грудь и выплескивая из нее мокроту. Его голос становится более хриплым. Но он держится так, будто таким и родился: слепым, больным, певцом и школьным учителем.
– Ты уверен, что у тебя все в порядке? – с тревогой спрашивает Ана Пауча, рассматривая его зловещие плевки.
– Давно уже в таком порядке. И так же будет и впредь. Нет причины впадать в панику, бабуля.
Ана-старушка пытается улыбнуться.
– Может быть, ты хочешь дать мне какие-нибудь рекомендации?
Ана Пауча громко хохочет. И тоже кашляет. Но воздух сьерры уже наполняется ее смехом. Деревни, притулившиеся на горных уступах, кажется, отвечают ей смехом своих колоколов. Ей вторят птицы, ветер, гитара. Это какой-то ураган смеющегося эха. Ана Пауча не смеялась целых тридцать лет. Если точно – с гражданской войны. Вот верная дата.
В кармашке чехла для гитары слепой носит книгу. Она его спутник на войне, в дороге, в жизни. Книга стихов, которую он не может больше читать. Но он знает ее наизусть. Словам из этой книги он и учит Ану-нет. Он открывает ее, на ощупь безошибочно определяет страницу, подносить ее к своим невидящим глазам, точно облатку тела господня, и неторопливо, словно совершая какой-то ритуал, читает, чтобы Ана Пауча запомнила:
На молнией разбитом старом вязе,
Наполовину сгнившем и сухом,
С апрельским дождиком и солнцем мая
Проклюнулись первые листочки.
– Теперь пиши, детка. Пиши: на. Н, а.
Своей палкой с заостренным концом он рисует на земле небольшие буквы. Ана повторяет за ним. Он выводит еще слово. Потом еще. Все стихотворение. Ана повторяет за ним.
На древней выжженной земле Ламанчского плата, безрадостность которого на веки обессмертили Дон Кихот и Санчо Панса, Ана Пауча чертит букву за буквой, слово за словом, изображает лик своей смерти. Своего рождения.
Старый вяз, украшенный несколькими зелеными листочками… Ана Пауча смеется безудержным детским смехом и смотрит на слепого нежным материнским взглядом. Когда они, усталые, отдыхают в тишине какого-нибудь убежища, Ана просит, чтобы слепой спел ей песню для нее одной. Чтобы слушать ее, забыв все заботы, не думая ни о жалких грошах, ни о пище, которые она может принести им.
Репертуар слепого музыканта состоит из нежных и трагических романсов, которые как бы воссоздают прошлое страны, но эти песни, которые переходили из уст в уста, от деревни к деревне, от поля к полю, от таверны к таверне, никогда не транслировались в бесчисленных радиопередачах разных городов. Эти песни, которые калека называет историями, всегда повествуют о насильнике-богаче и о бедняке, который позволяет над собой насильничать, о победителях и о побежденных, и все это так близко и понятно Ане Пауче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72