Ростислав Тимофеевич был человеком, не привыкшим скрывать свои эмоции, и к тому же в совершенстве владел матерной лексикой.
— Вот уроды! — негодовал он вслух. — Нет, ну не уроды ли?
Он остановился и посмотрел на дежурившего возле входа офицера.
— Не уроды? — обратился он к нему.
Офицер, уже знавший Афалина, не удивился и отдал честь.
— А, ну вас всех! — махнул рукой Ростислав Тимофеевич.
Дойдя до собственной машины, он открыл переднюю дверь и уселся рядом с шофером. В отличие от многих своих коллег по Государственной думе, предпочитавших пользоваться задним сиденьем казенного автомобиля, Афалин всегда ездил только на переднем.
— Не, Михалыч, — обратился он к шоферу. — Это черт знает что!
Шофер Михалыч, возивший Афалина вот уже без малого пятнадцать лет, шмыгнул носом.
— Опять не слушают? — поинтересовался он, проявляя хорошее знание в вопросах национальной обороны.
— Нет! — лаконично ответил Афалин.
— О чем только думают? — пожал плечами Михалыч. — Зато взрывы через день.
— Вся оборонка сыплется, — продолжал возмущаться Афалин. — Армия скоро из одних офицеров состоять будет. Да и те уходят, потому что им денег не платят. — Он обернулся к Михалычу. — Я им там говорю: нажимайте на правительство, сукины дети! Мало вам того, что на нас и так уже плюют все, кому не лень. А они мне знаешь что отвечают?
— Что отвечают? — из вежливости поинтересовался Михалыч.
— А они мне отвечают: мы, мол, и так выделяем достаточные средства. Надо научиться ими пользоваться. Вот вы и учите! А нам, говорят, на пенсионеров не хватает. Лучше мы пенсионерам отдадим. Представляешь, пенсионерам!
— Много же они им отдают, — усмехнулся Михалыч.
— Вот и я им то же самое сказал. Говорю: если вы все деньги пенсионерам отдаете, то какого же, спрашивается, черта эти пенсионеры на улицы выходят и говорят, что правительство их грабит? А они мне отвечают: не все сразу, мы работаем.
— А вы?
— А я им говорю: за такую работу вас при Сталине бы к стенке поставили!
— А они?
— А они — что при Сталине за такие речи я известно где бы уже был.
— А вы?
Генерал-лейтенант в отставке усмехнулся:
— Я-то? Я им как звезданул со всего маха кулаком по столу, стаканы подлетели, хлопнул дверью и ушел.
— Дела, — протянул Михалыч, понимая, что гневная тирада на данный момент окончена. — Чего теперь будет-то?
— Да ничего не будет, — махнул рукой Афалин. — Чего у них может быть? Зря я дернулся в эту чертову политику. Думал, авторитетный человек в армии, станут прислушиваться. А ни хрена подобного. Одно сплошное болото. И ведь что обидно: в армии-то об этом не знают. Видят меня по телевизору и думают — продался Афалин за депутатскую зарплату. А что, нужна мне она, эта зарплата? Я с юности в армии. До генерала без всяких протекций дослужился. Хоть завтра могу на походную койку и консервы.
Афалин замолчал.
Молчание в машине длилось долго, пока наконец Михалыч не завел мотор. Поехали вниз, вдоль бульвара, чтобы обогнуть его и затем подняться к Лубянской площади.
— Куда сейчас, Ростислав Тимофеевич, обратно в Думу?
Афалин мрачно посмотрел на водителя:
— Знаешь чего, Михалыч, езжай-ка ты один. А я, пожалуй, пешочком пройдусь. А то и так сижу целыми днями. Только геморрой заработаешь. К тому же все равно здесь везде пробки. А я тут, у Политехнического, выйду — проветриться надо.
И когда они подъехали к музею и остановились, генерал-лейтенант открыл дверь и вылез из машины.
— Ну давай, Михалыч. Желаю тебе не застрять надолго.
— А вам счастливо добраться, Ростислав Тимофеевич.
Не оглядываясь, Афалин направился в сторону «Детского мира».
Увидев пустой постамент, на котором некогда стоял памятник Дзержинскому, Афалин вспомнил известные кадры, многократно транслировавшиеся по телевидению, — возбужденная толпа людей, накинув веревочные петли на голову памятника, сдергивает его автокраном с пьедестала. И это воспоминание его всегда коробило.
Ростислав Тимофеевич считал себя «государственником». Он был уверен, что стране нужна сильная армия, уважение к ней, к собственной истории, какой бы она ни была. А уничтожение памятников кому бы то ни было — плевок на самих себя, на свое государство. И оплотом этого государства во все времена является армия. Развал армии означает развал государства. А если быть точнее — его смерть.
С тех пор как он подал в отставку, Афалин каждый день мучительно ощущал, насколько ему не хватает армии. Гражданское общество так и не сделалось для него своим. Лучше всего генерал себя чувствовал, когда приезжал в какую-нибудь действующую часть. И не в качестве заместителя председателя комитета Госдумы по безопасности, а как частное лицо, по приглашению кого-нибудь из старых друзей…
Проходя мимо «Детского мира», Афалин отстраненным зрением заметил инкассаторскую машину, стоящую возле бокового входа. За рулем никого не было.
«Странно», — подумал Афалин.
Он, разумеется, не был крупным специалистом в инкассаторской работе, но знал, что машина во время приема денег никогда не остается пустой.
Из здания вышел человек в камуфляжной форме с автоматом, в его руках были запечатанные мешки, наверняка с деньгами. Его сопровождали двое охранников из магазина, вооруженных автоматами.
«Ну кто же так носит оружие? — расстроился Афалин. — Как гармонь — за спиной! А если что-нибудь случится?»
Следующие события доказали правоту опытного военного.
Из припаркованной напротив «тойоты» выскочили трое людей в черных масках. И тут же раздались автоматные очереди.
«Вот черт!» — мелькнуло в голове Афалина, а его рука машинально потянулась к правому боку, где раньше у него всегда висел пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13