Намертво вцепившись в своего папу, который почти что умер, а теперь ожил, как она надеялась и верила вопреки всему!..
А уже утром за столом, где они втроем — Лиля, папа и все еще начинавшая время от времени плакать мама — пили чай, собственноручно заваренный Лилей, переодевшийся, помывшийся и чисто выбритый отец, осунувшийся и исхудавший за время, пока они не виделись, почти до неузнаваемости, сказал:
— Меня спас один-единственный человек, поверивший мне и усомнившийся в работе своих коллег… — Он повернулся к Лиле. — Следователь по особо тяжким преступлениям из Генпрокуратуры, возглавивший расследование три месяца назад… Дочка, я хочу, чтобы ты запомнила его имя: Александр Борисович Турецкий… Он не пожалел времени на то, чтобы начать все сначала, после первого же моего допроса, заново проделать работу, которую до него, как считали все, уже была сделана. Запомни его имя, доченька, кто знает, что и когда ждет впереди… Видишь, мы теперь на собственном опыте испытали народную мудрость: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся».
Лиля запомнила. Как и просил папа — на всю жизнь. А иначе и быть не могло: ведь именно он, этот неведомый Александр Борисович Турецкий, вернул ей отца, а вместе с ним постепенно воцарилось в их доме спокойствие, радость, благополучие… То, что испокон века называется семейным счастьем. Он нашел истинного преступника — того самого отцовского заместителя, считавшегося папиным другом и первым сообщившего им об аресте.
2
Лиля неожиданно обнаружила, что стоит посреди сестринской одна: она и не заметила, когда ушла Инна. Нахмурившись, девушка решительно вышла из комнаты и зашагала в сторону первой реанимации.
Людей в коридоре стало меньше, жизнь госпиталя постепенно возвращалась в свою обычную колею. Только возле нужной ей двери стояли двое: хмурый Курочкин и бледный пожилой мужчина в темно-синей форме Генпрокуратуры. Определить, в каких он чинах-званиях, Лиля не могла, поскольку в таких вещах не разбиралась совершенно.
— …Главное — он жив, — услышала она голос Курочкина. — Это уже почти чудо, Константин Дмитриевич… Очень вас прошу: уезжайте, в ближайшие дни вряд ли что-нибудь переменится.
— Я не могу… — пробормотал его собеседник. — Саша… Я отправил его туда сам… Он для меня не просто коллега, поймите, он мой самый близкий друг! А вы даже не хотите четко и ясно пояснить, что с ним… Ведь какой-то диагноз вы в свои бумаги вписываете?..
Лиля замерла, вслушиваясь в их разговор, почти вжавшись в стену, у которой стояла. Курочкин тяжело вздохнул и коротко ответил:
— У Александра Борисовича тяжелая контузия. Кризис миновал, сейчас он в коме.
— В коме?..
— Поймите, приданной ситуации это, если можно так выразиться, нормально! Я вам больше скажу: вашему другу необыкновенно повезло… Он находился в эпицентре взрыва, и при этом практически ни одного осколочного ранения… Возможно, все дело в том, как считает Раппопорт, что взрывная волна прошла выше и все осколки получил его коллега, — можно только гадать, и не более того… Один случай из миллиона, потому я и говорю о чуде!
На лице собеседника главврача появилось, как отметила Лиля, умоляющее выражение:
— Скажите, Саша… Он будет… жить?..
— Если вы насчет того, выйдет ли он из комы… — Курочкин замялся, а Лиле показалось, что ее и без того частившее сердце сейчас просто-напросто вырвется из груди. — Знаете, честно говоря, на сей счет сказать вам ничего не могу… Теоретически возможно, а вот на практике… Во всяком случае, в своей я такого не помню, извините…
Доктор круто развернулся и зашагал в сторону своего кабинета, не заметив Лилю, мимо которой прошел. Девушка тяжело сглотнула и вздрогнула от неожиданно раздавшейся телефонной трели, особенно неуместной в тишине коридора. Она посмотрела в сторону реанимации, откуда та прозвучала, и увидела, как человек, которого главврач называл Константином Дмитриевичем, тоже вздрогнув, достал из внутреннего кармана своего мундира мобильный телефон.
— Меркулов на связи, — глухо произнес он голосом, лишенным интонаций. И, послушав где-то с полминуты, нахмурился. — Да, Катя, я вас помню, вы звонили мне вчера… Саша жив, но он в коме… Вы ведь, кажется, врач?.. Тогда и сами все понимаете… У меня к вам только одна просьба: ни слова Ирине, ни в коем случае, сделайте все, чтобы она ему не звонила, Ирина Генриховна не должна знать… Что?!
Лиля видела, как побелел еще больше Меркулов, как опустился на узкий диванчик, возле которого стоял, словно у него подогнулись ноги, слушая свою собеседницу.
Потом, тяжело сглотнув, заговорил снова:
— Как получилось, что она узнала?.. Катя, насчет ребенка… это точно?.. — Он снова помолчал. — Убил бы этих телевизионщиков… Какого дьявола в роддоме оказался вообще телевизор?! Ну да… да… Катя, вы должны убедить ее, Саша действительно жив, говорят, это настоящее чудо, но он жив!.. Должна поверить! Вы же ее подруга, найдите такие слова, чтобы поверила, назовите, в конце концов, госпиталь, может, это ее убедит… Да, я пока здесь… Не знаю сколько, — пока смогу, буду сидеть… Конечно, звоните!
Он отключил связь и тяжело откинулся на спину, привалившись к стене, а Лиля наконец сдвинулась с места.
— Константин Дмитриевич? — Она нерешительно подошла к Меркулову, оказывается прикрывшему глаза. Он вздрогнул и, обнаружив возле себя женщину в белом халате, взглянул на нее испуганно:
— Что… Что-то с Сашей?!
— Нет-нет, я всего лишь медсестра, буду возле него сегодня дежурить… Я просто хотела сказать: вот увидите, мы его из этой проклятой комы вытащим! Я… Я от него не отойду, пока не вытащим, вот увидите…
На лице Меркулова мелькнула тень удивления:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11