– Там по утрам солнышко, так мы кости старые греем…
– И что? – перебил он.
– Ну и гляжу, Сашка из подъезда выскакивает, прыг – и в машину. Машина вон в том закутке стояла. Вишневая такая.
– Какая?
– Вишневая, я ж говорю.
– Марка какая?
– Я что, разбираюсь?
– И что?
– Что ты заладил-то? Села в машину.
– А кто за рулем был, не видели? Мордастый такой, чернявый?
– Что я, орел тебе? И вообще стекла затемненные, не видать ничего. Через пару минут и уехали.
– Когда это было?
– Так когда? Ну я вышла во двор, это десять… Потом к одиннадцати за молоком пошла к цистерне, вернулась домой, потом вышла еще во дворе посидела, тут Шурка и выскочила… – Старуха беззвучно шевелила губами. – Так с час назад, в двенадцать или около того, – прикинула она, глядя на мужчину.
Тот задумчиво молчал, перебирая пальцами что-то невидимое. Поймав ее взгляд, он как будто очнулся, улыбнулся, хлопнув себя по колену:
– Если это «Жигули» пятерка, так это наша, из гаража. Видно, Михаил за ней заехал. Хорошо, что я вас встретил, а то парился бы здесь под окнами. Спасибо вам, – закончил он, поднимаясь и направляясь к «форду».
– Так вряд ли на работу-то. Какая-то она расхристанная выскочила, – вслед ему проговорила старушка.
Но мужчина как будто не слышал этих слов. «Форд» исчез в арке двора.
Саша открыла глаза. Она лежала в незнакомой комнатушке, на металлической кровати из довоенных времен. Левую руку что-то неприятно тянуло вниз. Женщина подняла ее и услышала металлический звон. Рука была прикована наручником к длинному металлическому шнуру, который крепился другой парой наручников к противоположной спинке кровати. Как собака на цепи, ошалела Александра.
Она села, огляделась. Окно забито фанерой, на столе-тумбочке кружка с горящей свечой, пара табуретов – вот и все убранство. Сквозь раскрытую дверь просматривалась крохотная прихожая. Входная дверь распахнулась, ввалился Глеб с пластиковым пакетом. Он прошел к столу, стоя спиной к женщине, начал разгружать пакет.
– Очнулась?
– Нет, мне кажется, я все это во сне вижу, – изо всех сил стараясь не терять самообладания, произнесла Александра. – Что это за выходка безобразная? Немедленно сними с меня эту дрянь! – Она подняла охваченную металлическим кольцом руку. – Ты слышишь? Повернись немедленно! – Саша все-таки сорвалась на крик.
Глеб развернулся, и Александра замерла: на нее смотрели совершенно безумные глаза с пляшущими зрачками.
– Заткнись, – прошипел он, не сводя с нее ненавидящего взора. – Все, кончилась твоя власть! Теперь я твой господин, слышишь? Я!!
– Ты… Ты с ума сошел, Глеб! – прошептала она. – Что ты собираешься делать?
– То же, что делал с тобой твой хмырь этой ночью.
– Это… Это же маразм какой-то. – Она все отказывалась воспринимать происходящее. – Не можешь же ты насильно…
– Я могу! Я все могу с тобой сделать, слышишь? – закричал он и бросился на женщину.
Она извивалась, пытаясь освободиться. Но его руки, руки которые были всегда ласковыми и нежными, которые касались ее с трепетной дрожью, превратились вдруг в жесткие, безжалостные щупальца неведомого чудовища. Казалось, их было не две, а десять, двадцать и все они одновременно срывали платье, белье, больно стискивали грудь, до хруста сжимали тело, раздвигали ноги, грубо шарили в нежнейших складках.
– Я не отдам, я не отдам тебя никому, – хрипел он ей в лицо.
Саша кричала, он хохотал, впивался в ее рот, кусал мягкие губы.
…Она лежала на кровати, задыхаясь от слез. Глеб встал, неторопливо оделся.
– Подонок, мразь, ненавижу тебя! Эдик узнает, он тебя убьет!
Он подскочил к ней, встряхнул за плечи, закричал:
– Не смей говорить о нем, потаскуха! Это я убью его! Я!
Он выскочил в кухню, Саша все выкрикивала вслед отчаянные ругательства.
Глеб вернулся почти спокойным. Вытащил из пакета упаковку молока, бутылку минералки, нарезанный батон, сыр, плитку шоколада. Разложил все это на столе, повернулся к женщине:
– Ты можешь проклинать меня, можешь ненавидеть, но я тебя никому не отдам. Ты будешь находиться здесь столько, сколько я сочту нужным.
– Ты сумасшедший! Меня будут искать!
– Кто? Ты с понедельника в отпуске. Сегодня и завтра у тебя отгулы. А потом ты уедешь к маме. Так что никто тебя искать и не будет. А хахаль твой забудет тебя, недели не пройдет, вот увидишь. Это для меня ты единственная. А у него таких…
– Ты, жалкий импотент, ты думаешь, ты сможешь его заменить?! Ды ты вообще не способен удовлетворить женщину! Я из жалости с тобой…
– Замолчи! – закричал он. – Заткнись! Подожди, я тебе такое удовлетворение устрою…
Глаза его сверкали бешенством. Он опять выскочил на кухню. Саша испуганно замолчала.
«Он меня убьет», – пронеслось в ее мозгу.
Но Глеб вернулся с высоким пластмассовым ведром, накрытым стульчаком, – вариант дачного клозета.
– Вот, это твой туалет.
Потом заменил догоравшую в кружке свечу на новую.
– Все, посидишь здесь в одиночестве до завтра, одумаешься.
Едва дверь за Каменевым захлопнулась, Саша вскочила с постели, намереваясь добраться до окна. Однако длины металлического провода едва хватило, чтобы дойти до стола. Она ринулась в другую сторону, но шнур остановил ее у выхода в прихожую. Саша попыталась ногтем отомкнуть замок наручников. Смешная попытка! Обломанные ногти и новый поток слез.
Она села на постель, продолжая плакать.
То, что произошло с ней, было абсолютно невероятно, немыслимо. Она все никак не могла осознать чудовищности своего положения. Она, помыкавшая мужчинами, она, которая привыкла чувствовать себя госпожой, Цирцеей, обращающей их в сладострастно хрюкающих животных, она сама оказалась в положении рабыни, посаженной на цепь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13