— Геня, здравствуй! А ты почему один? Не нашел себе достойную компанию?
Боровский медленно повернул голову и уставился на Риневича таким взглядом, словно увидел перед собой покойника. На его щеках сквозь смуглость кожи проступила бледность. Красные губы дрогнули. Но Риневич, казалось, не замечал случившейся с другом метаморфозы.
— А где твоя благоверная? — весело продолжил он, окидывая взглядом зал.
— Ее нет, — ответил Боровский тихим и каким-то сиплым голосом.
— Вот как? — поднял белесые брови Риневич. — Никак поссорились? Ну ничего, Геня, не грусти, помиритесь еще. Какие ваши годы. За вас!
Риневич отсалютовал другу фужером с шампанским, затем запрокинул голову и вылил шампанское в рот. Потом достал из кармана платок, промокнул губы и весело посмотрел на Генриха Игоревича.
И тут с Боровским случилась еще одна метаморфоза. Его красивое и упитанное лицо вдруг осунулось, словно он разом, в один миг, похудел килограммов на десять. Бледность, покрывавшая щеки, разлилась по всему лицу. Боровский нахмурил черные брови, отчего поперек его переносицы прорезалась глубокая резкая морщина, и быстрым движением сунул руку во внутренний карман пиджака.
Риневич проследил за его движением и тоже побледнел.
В тот момент, когда Боровский достал руку из кармана, на губах Риневича все еще играла улыбка. Он не перестал улыбаться, даже когда увидел в судорожно сжатых пальцах Боровского маленький блестящий пистолет, направленный дулом прямо ему в живот. Он лишь легонько приподнял брови и спросил с прежней веселостью:
— Пистолет? А это для кого?
— Для тебя, — ответил Боровский. — Сейчас ты умрешь, и я хочу, чтобы ты это осознал.
— Осознал? — удивленно переспросил Риневич. — Осознал что?
— Что сейчас для тебя все кончится, — жестко сказал Боровский. — Это последние секунды твоей жизни.
Риневич посмотрел на пистолет, затем перевел взгляд на Боровского. Улыбка медленно сползла с его лица.
— Но это какое-то безумие, — тихо проговорил он. — Может, нам лучше поговорить?
— Прощай, — холодно сказал ему Боровский и, не сводя с лица Риневича прищуренных злых глаз, трижды нажал на спусковой крючок.
Пистолет пролаял три раза. Затем пальцы Боровского разжались, и пистолет с глухим стуком упал на пол. Генрих Игоревич развернулся и быстро двинулся к выходу, не обращая внимания на крики мужчин и визг женщин. Он шел к выходу уверенной, твердой походкой, как человек, сделавший сложную и важную работу, от которой на душе у него стало легче.
2. У генерального прокурора
На столе генерального прокурора Колесова лежала развернутая газета. В глаза бросался жирный заголовок: «Олигарх убивает олигарха». И ниже чуть менее броским шрифтом: «Кто или что за этим стоит?»
Генеральный прокурор пристально посмотрел на Меркулова, затем мотнул головой в сторону газеты, лежащей на столе, и сказал:
— Читал?
— Эту нет, — ответил Меркулов. — Но вообще я в курсе. Нынче все газеты об этом пишут.
— И не только газеты. Сегодня только ленивый об этом не говорит.
Константин Дмитриевич сидел в кабинете генпрокурора, откинувшись на спинку стула и упершись широкой ладонью в край стола, словно приготовился при первом же удобном случае вскочить со стула и выбежать из кабинета. Или предпринять какие-то меры для собственной самообороны. В последние недели Меркулов чувствовал себя в кабинете начальника неуютно. И не только потому, что Колесов все меньше усилий прилагал для того, чтобы усмирять свои пресловутые вспышки гнева (об этих вспышках знали все подчиненные генпрокурора). Ему не нравилась новая привычка Колесова пристально смотреть на собеседника и затем (словно генпрокурор вспоминал о чем-то важном и крайне неприятном) резко отводить взгляд, прятать его в прищур жирных век, под темные кустистые брови.
Вот и сейчас Колесов вдруг отвел взгляд от лица Меркулова и уткнул его в газету. Затем вздохнул и удрученно покачал головой:
— Совсем уже обнаглели, сволочи. Мало того что страну обворовали, так теперь начинают отстреливать друг друга прямо на улице. Они что, черт побери, считают, что здесь у нас Дикий Запад? Ну как ты мне это объяснишь? Что, совсем у них крыша едет от их миллиардов?
Меркулов пожал плечами.
— Не знаю, Вадим Степанович, — дипломатично ответил он. — Для того чтобы строить догадки, у меня мало информации. А говорить просто так не хочется.
Генпрокурор недобро усмехнулся:
— Мало информации? А это тебе что, не информация? — Он ткнул толстым пальцем в газету и снова уставился на Меркулова недобрым взглядом. — Ты знаешь, что у меня с самого утра телефон не замолкает? Вот только сейчас велел ни с кем меня не связывать, чтобы с тобой поговорить!
— Могу себе представить, — отозвался Меркулов.
Генпрокурор криво ухмыльнулся и покачал головой:
— Это вряд ли. Чтобы понять, нужно хотя бы день побыть в моей шкуре.
— Мне и в моей неуютно, — с грустной иронией сказал Меркулов.
Генпрокурор посмотрел на него и вдруг улыбнулся:
— Н-да, Константин Дмитриевич, дела. Если так пойдет и дальше, нам с тобой некого будет сажать. А может, вместо того чтобы собирать доказательную базу, займемся выдачей лицензий на отстрел олигархов? А? Как тебе моя мысль?
— Мысль интересная, — ответил Меркулов. — Только вряд ли там… — он поднял палец кверху, — …ее поддержат.
— Как раз там от нас с тобой ожидают самых решительных действий, — возразил Колесов. — Ладно, Константин Дмитриевич, хватит лирики. Совершено убийство. Наглое, откровенное убийство. Из разряда тех преступлений, которые мы обычно называем вызовом обществу. И убийца должен быть наказан самым жестоким образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15