Оставив молоко на стойке, она направилась к музыкальному автомату. Кабачок этот, полутемный, несмотря на разгар солнечного дня, и остро попахивавший плохо закрытыми фановыми трубами, наполнился надоедливыми звуками английской поп-группы, весьма модной в те годы. Она стояла возле автомата, почти обняв его, закрыла глаза, медленно покачивала головой. Долго так стояла, фигура ее подрагивала в полутьме в глубине бара. Буфетчик вышел из-за стойки, стал объяснять мне дорогу. Я обошел все это строение, мастерской так и не нашел, да и по дороге мне никто не встретился. Разве что вверху, на маленькой террасе, какой-то старик вытряхивал скатерть. Я вернулся в бар, вспотев еще больше прежнего.
Я запутался. Взял из металлической обоймы несколько бумажных салфеток, стал вытирать лоб.
Музыкальный автомат уже молчал, но женщина еще была там. Расслабленно сидя на стуле, она смотрела перед собой, жевала американскую жевачку. Поднялась, взяла со стойки свое молоко, попрощалась с буфетчиком. На пороге она приостановилась.
– Я пойду мимо него… Если только вы хотите…
Я поплелся вслед за ней под этим палящим солнцем. На ней была лиловая майка и короткая светло-зеленая юбка, на ногах – босоножки из цветных кожаных лоскутков, на высоком каблуке, выше – ее худые икры, они двигались некрасиво. Молоко она сунула в сумку, тоже сшитую из кусочков кожи, с очень длинным ремнем, которая болталась где-то возле ее колен. Нисколько обо мне не заботясь, она проворно шла, не оборачиваясь, шаркая ногами по потрескавшемуся асфальту, совсем близко к стенам, почти задевая за них. Остановилась она перед гаражными воротами, задернутыми металлическим жалюзи. Мастерская была закрыта, желтый листок, прикрепленный кусочком липкой ленты, возвещал, что она откроется через пару часов. Я помнил, что твоя мать меня заждалась, нужно было известить ее о задержке. Пот заползал мне за уши, тек по шее. Мы стояли посреди улицы. Слегка повернув голову, она смотрела на меня полуприкрытыми от жары и от избытка света глазами. – У вас на лбу бумага.
Я стал, размазывая пот, искать обрывок бумажной салфетки.
– Тут телефонная будка есть?
– Вам придется пройти обратно, только уж не знаю, работает ли она, – у нас их вечно ломают.
Американская жвачка все еще была у нее во рту, челюсти ритмично двигались. Ладонью она прикрывала лицо от солнца, тем не менее успела окинуть меня быстрым взглядом. Вероятно, обручальное кольцо на пальце и галстук внушили ей доверие, впрочем, по ее виду нельзя было сказать, что она так уж опасается незнакомцев.
– Если хотите, можете позвонить от меня, я живу вон там…
И она кивнула в сторону какого-то неопределенного места напротив, потом перешла улицу, даже не глядя на меня. Я последовал за ней по земляному склону, мы очутились в лабиринте строений, одно другого безобразней, дошли до какого-то еще строящегося, но уже заселенного жилкорпуса. На месте будущих террас торчали голые металлические балки, чернели провалы, глядящие в пустоту, кое-как заделанные старыми кроватными сетками.
– Просто здесь покороче будет, – сказала она.
Мы пробирались среди бетонных колонн, вероятно, старого заброшенного гаража; солнце наконец-то оставило нас в покое. Потом мы оказались в темной парадной, испещренной надписями, сделанными при помощи баллончиков с краской, вокруг воняло мочой, откуда-то издалека доносился запах жаркого. Двери лифта были распахнуты, из растерзанной кнопочной панели торчали провода.
– Придется пешком подниматься.
Я последовал за ней. На лестнице непрестанно слышались чьи-то неожиданные возгласы – звуковые отражения жизней, низвергнутых в эту преисподнюю, – и звуки включенных на полную громкость телевизоров. Там и сям среди всякого мусора валялись использованные шприцы, она, как ни в чем не бывало, переступала через них. Тут, Анджела, мне захотелось повернуть обратно, я боялся, что откуда-нибудь выскочит то ли грабитель, то ли убийца – словом, неведомый сообщник этой вульгарной женщины, шедшей впереди. Моментами до меня, вместе со шлепками, которые производила ее сумка, ударяясь о грязные ступеньки, доносился и ее запах – горячая смесь ползущей от жары косметики и женского пота. Я услышал, как она сказала, а вернее, прошелестела: «Тут противно, зато скорее придем», – словно угадав мои страхи. Говорила она с легким южным акцентом, на некоторые слоги угрюмо напирала, какие-то просто проглатывала.
На верхней площадке мы остановились. Девушка направилась к кучке земли, насыпанной перед железной дверью. Засунула пальцы в дыру, обозначавшуюся на месте замка, подвинула тяжелый засов. Мне в лицо ударил яркий свет, я невольно заслонился локтем – солнце, оказывается, было совсем рядом. «Идемте, идемте», – сказала она, и я увидел, что ее тело вдруг ушло куда-то вниз. Она безумна, я иду вслед за помешанной, она подцепила меня в этом баре только для того, чтобы я присутствовал при ее самоубийстве. И тут же оказался на внешней, пожарной лестнице, железной, крутой, шедшей зигзагами. Она спускалась по этой лестнице без малейшего страха, сверху мне были видны черные корни ее обесцвеченных желтых волос. Она сбегала по лестнице невероятно ловко на своих высоченных каблуках – такую ловкость проявляют разве что дети да еще кошки. С замиранием сердца я выписывал кренделя на этой утлой лесенке, вцепившись в трубчатые перила, скрепленные проржавевшими болтами. Пиджак у меня за что-то зацепился, я дернулся и услышал звук рвущейся ткани. Неожиданно донесся какой-то гул. Прямо передо мной, совсем близко, был огромный виадук; по нему, за противоаварийными ограждениями, стремительно проносились машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14