– Проснулся – значит, вставай, Белая Дама, а то так и умрешь в постели.
В ванной он причесался, вытащил вставную челюсть из воды, тщательно вытер ее полотенцем, вставил и, пощелкав зубами, убедился, что все в порядке. Лицо его приобрело обычное выражение, и только после этого старик подошел к окну и выглянул во внутренний двор, где росла огромная пальма.
– Милые соседки! Не могли бы вы прикрутить немного радио, а то ни бедный старик, ни его кошки не могут уснуть!
В одном из окон показалось полное лицо улыбающейся женщины:
– Музыка даже зверей помогает приручить, дон Вольтер.
– Но не тех, что живут в этом зоопарке, и мне больше нравится, когда вы сами поете.
– Что вам спеть, дон Вольтер?
– Что само из души просится – для этого она нам и дана. Спойте, пожалуй, «Марасуа», она у вас так хорошо получается.
– Что за старье, это еще моя мать пела. Я и пою-то эту песенку, только когда мать вспоминаю.
– Ну вот и вспомните свою мать, сеньора, а «Радио Мангуи», которое весь день крутит Пералеса, выключите.
Улыбнувшись, соседка отошла от окна, и вскоре из глубины квартиры донесся ее голос. Просто заливалась, а дон Вольтер, пробормотав сквозь зубы: «Поет, словно лягушка квакает», высунулся в окно и прокричал:
– Очаровательно, очаровательно!
– Это вы мне?
Его улыбка стала еще шире.
– Вы просто великолепны! Вы поете, как настоящий трубадур, честное слово!
– Вы только попросите, я всегда вам спою с удовольствием.
– Но лишь когда вашего мужа не будет дома, потому что я могу понять эту песенку слишком буквально – как приглашение и заглянуть к вам в гости.
– В гости – когда вам будет угодно, дон Вольтер.
«Кошки выгодно отличаются от людей, – проворчал старик, – лишь тем, что они только мяукать умеют».
И вздрогнул от требовательного звонка телефона.
– Слушаю.
Пока он молча слушал невидимого собеседника, лицо его становилось все серьезнее.
– Хорошо.
Больше он не произнес ничего. Повесив трубку, дон Вольтер поежился. Отодвинул ногой кошку, ласково жавшуюся к нему, но тут же устыдился своего жеста, хоть и не стал просить у животного прощения – решил сделать это потом. Войдя в спальню, он выдвинул первый ящик, сунул туда руку и, аккуратно раздвинув сложенное стопкой белье, нажал на дно ящика; оно мягко сдвинулось в сторону, открыв потайное отделение, где лежала замшевая сумка. Старик извлек сумку, расстегнул «молнию» и достал из сумки «беретту», подплечную кобуру к ней и выкидной нож. Проверил обойму и несколько раз открыл и закрыл нож, после чего сунул его в карман, надел кобуру с пистолетом и, подойдя к зеркалу, застегнул куртку. Шляпу он слегка сдвинул влево.
– Пока, сеньоры, и ведите себя хорошо, я все равно все узнаю, – попрощался он с кошками.
Старик вышел на улицу своей легкой пружинистой походкой, оглядываясь в поисках свободного такси. Усевшись в машину, принюхался: резко пахло клубничным дезодорантом.
– Какой аромат, приятель! Какой-нибудь праздник?
Но водитель был не кубинцем, а выходцем с Гаити и говорил на смеси испанского языка и местного диалекта.
– Отвезите меня к «Морскому волку», хочу проверить, не уплыл ли.
Таксист не понял шутки, а Вольтер подумал: «Может, кубинцы правы, когда говорят, что все гаитянцы заражены СПИДом и от них плохо пахнет?» Он почувствовал, что тело его напряглось, словно СПИД проникал в его тело через пластиковую обивку сиденья. Путь предстоял неблизкий, и старик постарался отвлечься, глядя на меняющийся пейзаж: чем ближе к центру старого Майами, который он помнил с молодости, тем чаще за окном мелькали солидные, внушительные дома.
– Когда я приехал в Майами, тут еще улицы не были заасфальтированы.
Этой шутки таксист тоже не понял, но улыбнулся пассажиру.
– Вы с Гаити?
Тот снова улыбнулся, ничего не отвечая.
– Как вам удается вырваться? Мне говорили, что контроль там жесточайший.
– Терпение и труд…
– А гаитян в Майами все прибавляется. Я видел демонстрацию в тот день, когда пал режим Дювалье. Все движение между северо-восточными Второй авеню и 54-й улицей остановилось. Да что движение, там пройти было нельзя! Некоторые плясали весь день, с самого рассвета. Повсюду красно-голубые флаги, и клаксоны надрываются. И все кричат: «Долой Дювалье! Долой Дювалье!»
Таксист под впечатлением его рассказа начал нажимать на клаксон и от души развеселился.
– Вы кубинец?
– Нет. Вернее, я и кубинец, и нет. Я вольный гражданин мира, как тот, в честь кого я назван, – Мари Франсуа Аруэ, он же Вольтер.
– Он был с Гаити?
– Нет, француз. А Гаити я видел только с приграничной полосы, потому что много лет прожил в Санто-Доминго. Я никогда не бывал на Гаити, но у меня много друзей среди гаитянских художников, живших в столице Доминиканской Республики. Прекрасные были художники.
– Гаитянцы все прирожденные художники.
Водитель говорил, не оборачиваясь, глядя вперед, где вдали уже виднелась морская гладь залива Бискейн; по обеим сторонам дороги уже зеленели скверы и сады Кокосовой Рощи.
– Но я уехал с Гаити не из-за политики, – пояснил шофер, обернувшись и взглянув на пассажира. – Я уехал потому, что подыхал с голоду.
– Дювалье был проходимцем. Я имею в виду отца этого марионетки, которого сбросили сейчас. Это был не государственный деятель, а ростовщик. Я хорошо знал Трухильо – он был такой же диктатор, как Дювалье.
– Трухильо очень плохой. Забивал гаитянцев до смерти.
– Он был такой же тиран, как Дювалье, но проходимцем не был. Дювалье пользовался устаревшими именными бланками, даже после того, как его провозгласили пожизненным президентом: чтобы не тратиться на новые, просто приписывал от руки «пожизненно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144