Мужчина закрывает глаза и пытается представить, какие преимущества таит в себе новая ситуация. Их нет. Нижняя часть его тела по-прежнему парализована, словно мозг категорически противится желанию. Он наливает себе еще «Олд Кроу» и еще. Вспоминая предыдущие встречи с Джудит, то, как он случайно переспал с ней в одной из командировок и как потом их отношения превратились в долгую связь, теперь уже почти забытую. Ключ? Кто ей открыл? В какую минуту алкогольного или сексуального опьянения он дал ей ключ от квартиры? Мужчина подходит к двери ванной и кричит:
– Консьерж тебе ничего не сказал?
– Его не было, а потом – мы с ним знакомы.
– Знакомы?
– Я останавливалась поболтать с ним, когда бывала здесь раньше.
– Ты разговаривала с консьержем? Мне это пока ни разу не удавалось, а я живу тут четыре года.
В ванной от движения ее ноги плещется вода. Он представляет белую ступню, приподнятую над пеной. Ведь она могла быть смуглой метиской, или почти белой, или совсем темнокожей, но откуда взялся этот сероватый оттенок? Как у больной негритянки. Хотя следует признать: тело у нее аппетитное, задница покачивается соблазнительно, а соски такие же большие, как и все остальное. Однако он решает, что не стоит еще раз убеждаться во всем этом, и возвращается в гостиную за бутылкой виски. Голова его разгорячена спиртным, дышит он уже прерывисто, в голове крутятся разные образы и мысли, а голос повинуется плохо, когда он приветствует появившуюся из ванной женщину, завернутую в белое полотенце; другое она, как тюрбан, намотала на мокрые волосы.
– Ты похожа на бедуина.
– А ты – на гиппопотама, который у себя дома – в гостях.
Непослушными губами он декламирует:
Широкозадый гиппопотам
Уткнулся брюхом в тину.
Он хоть и кажется неуязвим,
Всего лишь плоть и кровь он.
– Ну что я говорила? Ты настоящий поэт.
– Я мог им стать. И профессором мог стать.
– Что же тебе помешало?
– Какое-то время я им и был, но следовало выбирать: книги читать или жить полной жизнью.
Она распахивает обернутое вокруг тела полотенце – обнаженная в уже густеющих сумерках.
– Хочешь?
– Потом.
Она снова запахивает полотенце, идет к стойке, чтобы налить себе еще виски.
– Случилось то, что должно было случиться. Я много лет старалась обманывать себя и обманывать Ричарда – что есть, то есть, от правды не уйдешь. Кто это сказал, что в Америке что есть, то есть. Мы это проходили в начальной школе.
– Калвин Кулидж. Его лучшее высказывание.
– Президент?
– Президент.
– И он прав. Что есть, то есть. Ты ведь знаешь Ричарда.
– Нет, я не имел удовольствия с ним познакомиться.
– Я вас знакомила, прекрасно это помню.
– Нет. Я не так легко забываю тех Ричардов, с которыми меня знакомят.
– Ты пьян?
– Немного.
Женщина подходит к своей дорожной сумке и вытаскивает оттуда маленький несессер, а из него – маникюрный набор. Потом усаживается напротив него, скрещивает ноги, тонкие, с сероватым отливом, и начинает заниматься ногтями на ногах с такой поглощенностью, словно от этого зависит мировая гармония. Тут мужчина вспоминает свои планы на вечер и резко вскакивает:
– Футбол!
Глазами он ищет предмет, без которого не может обходиться, но не видит его.
– Куда ты дела пульт?
Она головой показывает в сторону телевизора, где лежит его электронный помощник. Мужчина нажимает на кнопку и плюхается на софу, перебирая каналы. Из пустоты на черном экране возникают фигуры, движущиеся по зеленому полю, освещенному подсветкой. Они множатся, налетают друг на друга, и голос диктора не то следит за ними, не то командует ими.
– Я никогда не забуду финальный кубковый матч в 86-м, в Пасадене, между «Гигантами» и «Денверскими Жеребцами». Тогда «Гиганты» снова заявили о себе, а Нью-Йорку это было необходимо.
Женщина не слушает этого монолога. Две большие слезы катятся по ее щекам, и сразу становится понятно, что она не так сосредоточена на своих ногтях, как это кажется. Но мужчина ничего не замечает, уставившись на экран и борясь со сном: глаза у него слипаются, как всегда, когда он, выпив, усаживается перед телевизором, – сон охватывает его, как чудодейственный бальзам. Сначала он ему сопротивляется, но постепенно глаза наполняются покоем, сном, пустотой. А когда он просыпается, то видит перед собой миллионы прыгающих мелких точек, точно экран заполнили взбесившиеся насекомые, но просыпается он не от жужжания телевизора, а от требовательного звонка домофона, соединенного с кабиной консьержа. Мужчина с трудом поднимается и, пошатываясь, подходит к домофону; сняв трубку, он с трудом понимает, что ему говорят. Сейчас голос консьержа – не то индейца, не то чикано – не кажется ему таким безличным: в этом голосе сквозит раздражение.
– Я уже полчаса вам звоню.
– Я спал.
– К вам курьер. Наверное, у него важное сообщение, потому что сейчас два часа ночи. Он меня разбудил.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже.
– Я пропускаю его?
– У него есть удостоверение?
– Есть.
– Тогда пусть поднимается.
Он ждет, приоткрыв дверь так, чтобы видеть коридор, а сам оставаясь за дверью; и вот курьер появляется – в мотоциклетном шлеме и в темных очках. На шлеме – значок курьерской службы Конторы. Молча мужчина берет у посыльного конверт и взамен вручает расписку в получении. Запирает дверь, кладет конверт на тумбочку в прихожей, потом идет в кухню и сует голову под струю холодной воды; достает две таблетки «алказельцера», бросает в стакан с водой. Залпом выпивает, берет конверт и плюхается на софу, раздраженно глядя на опустевший телевизионный экран. Теперь до утра он так и не узнает, чем кончился матч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144