Ведь у всех у нас, у эмигрантов, один комплекс: нам кажется, что никто не сохранит то пространство, что мы оставили позади себя, и тут мы правы». Он шагает рядом, вызывающе поглядывая вокруг, похожий на сокола, у которого стало плоховато с глазами, но ясности мышления он не утратил, и перечисляет тех, встреча с кем была бы полезнее для твоей работы: Малагон, Вела Занетти Гранель, Серрано Понсела, – «впрочем, что я говорю, Понсела умер, как и Висенте Льоренс. Стольких моих собратьев по эмиграции уже нет, что я иногда спрашиваю себя: Пако, ты-то еще жив или просто читаешь книгу?»
– Gora Euzkadi Askatuta!
Это вернулся насмешливый Рикардо. И с криком он бросается на тебя сзади, закрывает тебе глаза ладонями, но руки его задерживаются тут ненадолго и соскальзывают ниже, на твою грудь.
– Ах, ты! Да ты просто интриган!.. Слушай, знаешь, сегодня ты бы получил море удовольствия – Галиндеса назвали пустым интриганом.
– Какой это умник, интересно, назвал Галиндеса интриганом?
– Дон Франсиско Аяла.
– Ну, конечно, старики и дети всегда говорят правду. А как у тебя прошло с профессоршей из Нью-Йорка?
Мир Аялы замыкается музеем Прадо: он живет на одной из тех чинных улиц, что выходят к зданию Конгресса и хранят отзвук былых времен и былых нравов, даже задумчивую грусть былых времен. Напротив, квартира Маргариты Уселай расположена в мансарде, из окон которой открывается вид на парк Росалес, и кажется, будто она отыскала в Мадриде мансарду, каких полно на Шестой авеню, хотя Росалес – это маленький кусочек зелени, над которым нависло небо, похожее на небо с полотен Гойи, но написанных его шурином, придворным художником Байеу. Когда она смотрит на тебя, во взгляде ее – отблеск странной потаенной усмешки и нечто от ощущения собственной ирреальности. Она не считает себя человеком, который может рассказать что-то интересное о Галиндесе, хотя она была с ним знакома, общалась, и он много раз бывал у нее в гостях, в ее нью-йоркской квартире. Он был ни высокий, ни низкий. Ни умный, ни глупый. Он вел себя как типичный баск, из тех, которых раньше называли «северный крепыш», но при этом не был задирой. Скорее наоборот. Он мог быть очень обходителен – в манерах и словах, хотя любил говорить громко, как говорят громко эти баски, про которых думаешь, что у них луженая глотка. «Нет, я никогда не видела его с женщинами, в том смысле, какой принято вкладывать в эти слова, хотя у него была слава дамского угодника. Эвелин? Она была его ученицей, мы ее знали, очаровательная девушка. По правде говоря, мы никогда не принимали Галиндеса всерьез, в этом я согласна с тем, что вам сказал Аяла. Ему нравилось делать вид, что он причастен буквально ко всему, что он обо всем осведомлен, что в Нью-Йорке ничто не может произойти, чего бы он не знал, или появиться кто-нибудь, с кем он не знаком. И, конечно, он был баском, до такой степени, что смешно. У него было примитивное простодушие националиста, которое ему нравилось иногда по-детски выставлять напоказ. Он любил хвастаться тем, что постоянно участвовал в каких-то пикетах, протестуя по самым различным поводам; он слышать не мог ни о каких проявлениях нормальной жизни при режиме Трухильо или Франко, и вечно рассказывал всякие жуткие истории о преследованиях, которым никто не верил. Когда начали ходить слухи о его исчезновении, многие сначала думали, что Галиндес сам это подстроил, чтобы придать себе вес, оказаться в центре внимания, а когда, наконец, слух этот подтвердился и стало ясно, к несчастью, что он действительно исчез и что мы никогда больше его не увидим, тогда мы поняли, что он вызывал у нас не только улыбку, но и некоторую теплоту. Он слишком верил в то, что говорил, и старался заставить нас поверить, а мы к этому времени уже чувствовали себя усталыми и разочарованными. Воинствующий активист? Да, возможно, он был бойцом. Он был ласковым, и ему нравилось играть с детьми, когда он приходил к нам. Да, он был очень терпелив с детьми, как это часто бывает с холостяками, которые приходят к нам в гости и стараются завоевать расположение хозяина дома, расточая похвалы его детям, коту, собаке, библиотеке, вину. Галиндес вызывал у нас сострадание». Как Питер Селлерс в «Вечеринке». К счастью, твоя собеседница не видела этот фильм, иначе уловила бы раздражение, накопившееся в тебе после того, как ты выслушала двух человек, так пренебрежительно отзывавшихся о Галиндесе, двух за один день, – мнения тех, кто был в известном смысле соотечественниками Галиндеса, соотечественниками по той общей родине, имя которой – изгнание, у которых была с Галиндесом общая культура, но разное отношение к жизни, различная способность дистанцироваться от нее. Галиндес приводил в движение все вокруг себя, а они не хотели, чтобы их заставляли двигаться. Война в Испании исчерпала всю отпущенную им в жизни способность к действию и к поражению, поэтому, как эта женщина говорила, «мы наблюдали за тем, как Хесус мотался взад-вперед по Латинской Америке, и думали, что каждый волен тратить время как ему заблагорассудится. Больше всего его интересовала борьба доминиканцев и пуэрториканцев, и его часто можно было видеть в окружении пуэрториканцев в ту пору, когда они считались подозрительными, после покушения на Трумэна в Белом доме. Мы не понимали, как удавалось Галиндесу иметь такие хорошие отношения с американскими властями – во всяком случае, он любил этим прихвастнуть, и в то же время оставался на короткой ноге с пуэрториканцами, боровшимися за независимость, или, скажем, с Исабель Кучи-и-Коль, которая возглавляла кампанию за освобождение организаторов покушения на Трумэна, в первую очередь – за освобождение Оскара Кольясо, приговоренного к смертной казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144