Эвелин. Росс. Он ждет твоего звонка. Ты должен узнать у него, получено ли разрешение на проведение шествия, и если ты не позвонишь, он забеспокоится и позвонит Сильфе или Эвелин. Нет, Эвелин он не сможет позвонить, потому что она завтра уезжает. Завтра? А сегодня какой день? Где ты? И что это значит? Ничего хорошего, и когда ты понимаешь это, кровь застывает у тебя в жилах, но сердце начинает биться быстрее и под ложечкой сосет, как перед экзаменом. Может, это бравада, выходка Трухильо с целью запугать тебя, и из этого бездонного колодца времени, прорвавшись через черную дыру, ты вспоминаешь университетский лифт, себя с коричневым чемоданчиком в руке, раздвигающиеся двери, а за ними – следующие, еще одни, и еще, и еще… То, как ты почувствовал: сзади тебя решительно подталкивают. «Хесус Галиндес?» – «Да, а вы кто?» И тут же лицо твое закрывает что-то клейкое, угрожающее, оно пахнет бедой. Ты пытаешься оттолкнуть эту угрозу, отвести ее от себя, но чьи-то руки Цепко тебя обхватывают, бьют по голове, потом в висок, потом – в живот, и мокрая губка закрывает твое лицо, губы, а ты еще бормочешь что-то, требуешь каких-то объяснений. Или все это случилось потом? На улице? Или в машине? Анхелито. Что делал там ты, Анхелито? Ну-ка, подумаем. А впрочем, что тут думать – ответ тебе известен. Это похищение. Трухильо – убийца, и ты сам не раз произносил речи над гробом его жертв. Рекена. Ты помнишь свою речь у гроба убитого Рекены? И тебе известно, что здесь, в Нью-Йорке, ему есть на кого опереться: он покупает себе сторонников, снабжая деньгами или поставляя красивых девушек и мальчиков. Тебе известно, что Трухильо развращает все, к чему прикасается. Здесь, в Нью-Йорке. А ты еще в Нью-Йорке? Пахнет пылью и жизнью, а жаркий воздух пропитан влагой, и ты думаешь о тропиках, ты переносишься в тропики.
Может быть, в Майами? Конечно, в Майами. «Ты наверняка в Майами», – говоришь ты себе, и ощущаешь тяжесть в желудке, и воспоминание обо всех, кого достала длинная рука Трухильо, всех убитых по его приказу, превращается в огромный ком, заполняющий внутри у тебя всё, и с ненавистью падает куда-то в глубину твоего тела. Разве не в Майами чаще всего обосновывался Хромой? Конечно, ты в Майами, а Фрэнк, Джон Франк, твой связной по всем вопросам насчет Доминиканской Республики, человек из картотеки Сильфы, Глории, Мартинеса Хара, сказал тебе совершенно ясно: свою нью-йоркскую стряпню Трухильо сначала готовит в Майами. Но Бернардино появился здесь, и Эспайлат, а ведь именно Бернардино организовал на Кубе убийство доминиканского профсоюзного лидера Маурисио Баеса, это он выстрелом в голову убил полицейского на стадионе «Плэй» в Санто-Доминго на бейсбольном матче, это он в Сибао застрелил свою бывшую любовницу Чабелу. А заняв в Нью-Йорке пост консула, Бернардино сформировал собственную военизированную группу, которая мешала проведению акций, направленных против Трухильо, и избивала их участников. Сам же Бернардино подкупал людей и возвращал их Трухильо на самолетах, зафрахтованных специально для раскаявшихся противников, а когда его уговоры не действовали, платил по десять тысяч долларов за то, чтобы убили Сильфу или Рекену. «Я спасся чудом, Галиндес, – рассказывал тебе Сильфа, содрогаясь от возмущения, когда узнал, что его обвиняют в сотрудничестве с диктатором. – Нам назначили встречу, Рекене и мне, но убийцы бросились на Рекену, хотя Бернардино заплатил им за то, чтобы убили нас обоих». – «Не присылай мне больше этого дерьма, Бернардино. Пусть они остаются в Нью-Йорке. Пришли мне настоящих, несгибаемых борцов против меня, которые раскаялись, а тех, кто не хочет раскаиваться, убей». Это было то, что Сильфа рассказал ему о делах Бернардино в Нью-Йорке, и о реакции Трухильо. Кто погиб из-за Трухильо в Нью-Йорке? Бенкосме, Рекена, а ведь убить Рекену значило дать повод для скандала. А сейчас ты весь в поту – от страха из-за того, что ты в тропиках, или того, что ты в Майами, и понимаешь, что это – из-за того, что ты в Майами. «Бернардино, нет средства лучше пули, чтобы заткнуть грязную пасть, а в Нью-Йорке много тех, чья грязная пасть поносит меня». – «Слушаюсь, Благодетель». – «И скажи им, пусть борются со мной лицом к лицу, а не устраивают заговоры за моей спиной. Пусть сразятся со мной, как мужчины, а не прячутся, как бабы. Пусть бросят мне вызов – я отвечу на него. Пусть они потягаются со мной силами, но лицом к лицу, а не из Нью-Йорка, Кубы или Мехико, негодяи. Здесь, на родной земле, эти бессовестные лентяи не могут найти себе места и долго на работе не задерживаются, и тогда они прячутся в иностранных посольствах, живут прихлебателями за рубежом, пользуясь тупостью этих стран, которые предоставляют им убежище. Получают деньги и живут себе припеваючи, наслаждаясь прелестями беззаботной жизни… Доминиканская эмиграция – кипящий котел тщеславия, честолюбий, амбиций, сплетен, интриг и безмерной низости, бездонный колодец отбросов и слизняков, где каждый норовит потопить любого, кто посмеет высунуть голову».
Еще жива у тебя в памяти ваша последняя встреча, в 46-м году, после забастовки работников сахарной промышленности. Ее организовал несчастный Баес, которого так напугал размах этой забастовки, что он растерялся, словно ожидал, что ты, работавший тогда в Министерстве труда, объяснишь ему, почему так произошло. Но сейчас ты вспомнил не запуганного Баеса, а Трухильо, который был вне себя от ярости; в небольшой комнате, где его ярости было слишком тесно. Сначала он послал вас к генералу Фиальо, для того чтобы вас, тебя, поставили в известность о крайнем неудовольствии генерала в связи с тем фактом, что Министерство не сумело поставить забастовщиков на место со всей необходимой твердостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144