Это не ради вашей безопасности, а ради безопасности ваших друзей и нашей. Придумайте какой-нибудь предлог и поставьте их перед фактом. Скажите им, что вы собираетесь на пляж. А послезавтра и вы, и все остальное будет на месте».
* * *
Самолет приземляется точно в назначенное время. Робардс делает вид, что читает «Майами Геральд», внимательно изучает результаты опроса о законности действий «контрас» против Никарагуа. Их поддерживает абсолютное большинство опрошенных. Женщина кажется ему совсем юной; впрочем, может быть, она так молодо выглядит из-за своей худощавости. Узкая талия, широкие бедра, длинные ноги, все в веснушках, веснушчатое продолговатое лицо, ослепительно рыжие волосы, небрежная прическа. Женщина ведет себя как любой пассажир, впервые оказавшийся в этом аэропорту, но знакомый со многими другими: осматривается, ноги сами несут ее к выходу, а глаза с интересом рассматривают объявления, рекламные плакаты, обычные для живущего за счет туризма города. Робардс провожает женщину взглядом, стараясь угадать, что же у нее на уме. Она идет быстро и уверенно – именно так шагают одержимые к западне, которую сами себе устроили. Когда она подойдет в стоянке такси, к ней бросятся два таксиста, наперебой предлагая свои услуги. Кого бы из них она ни выбрала, это будет человек Робардса. Как только Мюриэл сядет в такси, он подойдет к оставленной на стоянке машине и на какое-то время судьба женщины перестанет его интересовать. Она дала таксисту адрес, но это довольно далеко, «у нас то преимущество, что отсюда можно ехать по прямой – сначала по проспекту Роберта Фроста, а потом по Федеральному». По дороге Мюриэл представляет себе место встречи и человека, с которым ей предстоит разговаривать. Наверное, это будет уединенное место, потому что в противном случае ей бы дали более подробные инструкции, а человек этот – наверняка старик, может, и глухой к тому же. И она смеется; таксист улыбается, не зная, что именно так ее развеселило. У поворота к Лейк-роуд стоит небольшая машина; она кажется пустой, но внутри, положив подбородок на тростниковую палку с кожаным набалдашником, сидит старый человек в темных очках и полотняной шляпе, чуть сдвинутой на правое ухо.
– Проходите, сеньорита. Я вас жду.
Женщина отпускает такси у озера Сабаль; она раскраснелась: опаздывая на пятнадцать минут, последние двести метров она идет очень быстро, почти бежит. Старик держится уверенно и отчужденно; бормоча извинения, женщина пытается поместиться в крохотной машине.
– Не надо извиняться из-за опоздания: мне было просто добраться сюда, а вам нет.
– Нет, я виновата, – настаивает женщина. – Я не думала, что аэропорт так далеко, и задержалась там, глазея по сторонам, как будто никогда не видела аэропортов.
– Это очень красивый аэропорт, один из самых современных в Соединенных Штатах. Обратите внимание, что я говорю с вами на языке моей матери, по-испански: о том, ради чего мы встретились, лучше рассказывать по-испански. Прежде всего, дорогая, хочу вас предупредить, что дон Анхелито я только для вас: тут меня все знают как Вольтера О'Ши Сарралуки. Люди моей судьбы в какой-то момент забывают о своем настоящем имени. Но вы можете называть меня просто Анхелито, – так называл меня Хесус все те двадцать лет, что мы с ним были рядом. Это долгая история любви и ненависти, которая началась еще во время войны в Испании и закончилась в тот день, когда я был вынужден согласиться на то, на что не хотел соглашаться. Вы любите кошек, сеньорита?
– Я обожаю животных.
– Значит, у вас доброе сердце. Людям, которые не любят животных, нельзя доверять. Я живу один и занимаюсь только моими кошками и воспоминаниями, которые я обещал нью-йоркскому издателю Ли Гёрнеру, очень молчаливому человеку. Про него говорят, что за двадцать лет он не произнес и полдюжины слов. Это мой большой друг, и он хорошо знает мою жизнь. Он уже много лет уговаривал меня написать воспоминания. Последний раз мы с ним встречались в Нью-Йорке, в отеле «Дорал» на Седьмой авеню. Он, почти не произнеся ни слова, вырвал у меня обещание написать их. Зато я все время болтал и главным образом – о бейсболе. Это при том, что я в нем ничего не смыслю. Не знаю, поймете ли вы сложный ход мыслей Ли Гёрнера, но он считает, что я – один из главных свидетелей всех исторических процессов на Карибском побережье за последние полвека. И это действительно так, не буду скромничать.
– Знаете, я задыхаюсь в машине от жары.
– Сегодня плохой день. В Майами бывают такие дни, когда невозможно дышать из-за влажной духоты.
– Раз уж у нас закрыты дверцы, может, мы включим кондиционер. У вас есть ключи от этой машины?
На лице старика промелькнула растерянность, но он тут же опять придал ему бесстрастное выражение и твердо сказал:
– Я никогда не держал в руках ключей от машины. Я не умею водить: меня отвозят и привозят. Майкл ушел, потому что мне не хотелось никаких свидетелей нашей встречи. Ключи у него.
– А окна мы тоже не можем опустить?
– Нет.
– Тогда, может, приоткроем дверцу?
Старик жестом великодушно разрешает ей открыть дверцы машины. Он откашливается и снимает темные очки. У него слегка влажные глаза, когда он ласково оглядывает женщину. У нее большие голубые глаза, веснушчатое лицо.
– Вы именно такая, какой я вас и представлял.
– А какой вы меня представляли?
– Как одну из тех американок, которые вечно за что-то борются и чего-то требуют: всеобщего избирательного права, оправдательного приговора для Сакко и Ванцетти, помощи испанским республиканцам, запрета атомной бомбы, осуждения агрессии в Никарагуа, разрешения абортов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144